- Ну а как же, дочь, иначе? - сказал Трофим Иванович. - Кто-то должен. Недаром говорится и в песне поется: идет война народная, священная война.
- Да я не о том, папа. Я на фронт хочу, воевать.
- Сиди уж, фронтовичка. Не видели тебя на фронте, - сокрушенно проговорила Вера Ильинична. Она знала, что дочь говорит всерьез. - Кончишь свой трудфронт, тогда к Борису Всеволодовичу в госпиталь пойдешь милосердной сестрой.
Борис Всеволодович Остапов - известный столичный хирург - действительно предлагал своей невестке работать в его госпитале, пока идет война. Но Варя почему-то решила, что в госпитале слишком мирные дела, а она, только что получившая диплом об окончании Института востоковедения, владеющая французским и турецким языками, считала, что если уж работать на оборону в это трудное время, то работать там, где рвутся снаряды и свистят пули. Главное, считала она, бить проклятого врага.
- Я видела на крышах домов в Москве у зенитных пулеметов девушек, - продолжала Варя, - Глеб, как ты думаешь, могу я тоже быть пулеметчицей?
- Можешь, сестра, только сначала траншеи и противотанковые рвы нам приготовь, - шутливо ответил Глеб. - Вы где сейчас копаете?
- Под Можайском, - ответила Варя.
- Мм-да… - Глеб покачал коротко стриженной головой, сдвинул темные брови, вздохнул. - Московская область. Мм-да… - Озабоченно сказал: - Однако далеко намерены пустить.
- Бородино, - коротко произнес Олег, и синие жилки на его висках напряглись.
- Вот и я говорю: будет им второе Бородино, - сказал Трофим Иванович. - Будет. Попомните мое слово.
Его оптимизм не казался наивным, потому что в словах, в том тоне, каким произносились эти слова, звучала какая-то гранитная убежденность, железная готовность стоять неприступной скалой и не просто умереть в жестоком поединке, а выстоять и победить.
Вера Ильинична, стоя в сторонке, не спускала полного обожания взгляда с Глеба, ее первенца, радости и надежды ее, и светились в теплом материнском взоре очень сложные чувства: нежная любовь и тревога, жалость и гордость и еще та бездонная скорбь, которую рождали думы о загубленной Глебовой семье, о погибших внучке и невестке. "Вот и остался, горемыка, одинешенек, - думала она, сдерживая подступавшую слезу. - Да еще сынок сиротка, тоже военный, внучек мой единственный, Славочка". И задала она Глебу тот вопрос, который давно ее волновал, тяжелым камнем лежал на сердце:
- Глебушка, ты знать должен: Славочку нашего на фронт могут послать?
- Все может быть, мама. Он человек военный, без году командир, - ответил Глеб.
- Как же это? Он же совсем ребенок, - певуче-испуганно пропела Вера Ильинична.
- Это Святослав-то ребенок? - выпрямился Трофим Иванович и расправил плечи. - Святослав будет самым главным героем в семье Макаровых. Помяните мое .слово. Твердый мужик, с характером и башковит. Серьезный мужик.
- Ай-яй, что ты такое говоришь, отец. Мужик… Да какой же он мужик - дитя еще, - возражала Вера Ильинична.
- В гражданскую такие, как он, полками командовали, - не сдавался Трофим Иванович.
В это время по радио объявили воздушную тревогу.
- Ну вот, опять пожаловали, все им неймется, - с добродушием молвил Трофим Иванович.
Глеба поразило совершенное спокойствие всей семьи, с которым был воспринят сигнал воздушной тревоги.
Он поинтересовался:
- Что в таких случаях мы должны делать?
- А ничего, - ответил отец. - Первое время бегали в метро. А потом надоело, обвыклись.
- Вообще, положено идти в убежище, - сказал Олег. - На крышах домов остаются дежурные. Обычно немцы разбрасывают мелкие зажигательные бомбы. Мы живем на улице Чкалова. В нашем доме бомбоубежище. Иногда спускаемся туда.
- Нам, пожалуй, надо бежать в метро, чтоб после отбоя сразу домой, - заторопилась Варя.
- И то правда, бегите, - согласилась Вера Ильинична. - А ты, Варя, завтра как? Опять на трудфронт?
- Да, как всегда, - ответила Варя. - Ты, Глеб, надолго задержишься?
- Завтра попробую повидаться с сыном, - ответил Глеб. - А послезавтра с утра - в управление кадров. А там - куда направят. Надо полагать, сразу на фронт.
Глеб проводил Варю и Олега на улицу. Было довольно тепло. Небо очистилось от туч, и высокая яркая луна как-то отчужденно и ненужно висела над Москвой. Острые лучи прожекторов, как гигантские шпаги невидимых рыцарей, скрещивались в вышине. На западе, в стороне Сокола, ухали зенитки. Глеб видел разрывы снарядов. Потом неожиданно в скрещении лучей сверкнул серебряный крестик вражеского самолета. "Ага-а, попался, ворюга", - мысленно торжествовал Глеб, но вдруг самолет как-то бочком скользнул в сторону, провалился вниз и исчез из скрещенных лучей. Прожектора лихорадочно заметались по небосводу, но не могли нащупать фашиста. Там же, за Соколом, гулко ухнула земля, и Глеб понял, что это не зенитки, а сброшенные с самолета бомбы разорвались. Он постоял еще с минуту и потом ушел в дом.