Бородинское поле

конце была печальная фраза: "О Нине и Наточке никаких

вестей". Значит, правду говорила жена полкового интенданта,

которая ехала в одном поезде с Ниной и чудом осталась жива:

Нина Макарова и дочь погибли во время бомбежки, не доезжая

Витебска. Значит, правда, страшная, жуткая правда, с которой

нельзя примириться. И он не мирится, не желает, он не

согласен. Все врут - и жена интенданта, и эта певучеголосая

незнакомая женщина в соседнем отсеке вагона, и Варя. Нина и

Наточка живы, они спаслись из горящего поезда и долго-долго,

почти целых два месяца, добирались до Москвы. И наконец

добрались. Вот приедет он сейчас в деревянный родительский

дом на Верхней Масловке, а они уже там - Нина и Наточка,

будут встречать его...

Глеб Макаров с суеверной настойчивостью и упрямством

язычника внушал себе такую фантастичную, нереальную

мысль, точно заклиная судьбу, умоляя ее сотворить чудо. Он

не верил в чудеса, но сейчас ему до смерти захотелось, чтоб

свершилось чудо. Он от кого-то слышал или где-то читал о

чудодейственной силе самовнушения, и теперь, в самые

трудные дни своей жизни, прибегнул к неведомому и

неиспытанному. Так было легче на душе.

Он знал, что в Москве его ждут родные, которых он

известил телеграммой. В Ярославле в госпиталь к нему

приезжала Варя - любимая сестренка, средняя в семье

Макаровых. Младший брат Игорь, лейтенант-танкист, тоже как

и он, Глеб, встретил войну на западе. Последнее письмо от

него получено месяц назад. Краткая записка: жив, здоров,

бьем проклятую немчуру. Всем боевой фронтовой привет.

Варя показала Глебу Игорево письмо - оно было

датировано двадцать шестым июля. А сейчас на исходе август.

С тех пор от брата никаких вестей. Может, и в живых давно нет.

В Москву поезд прибыл вечером. Глеб вышел на темную

площадь вокзала, и Москва ему показалась необычной, какой-

то настороженной, непривычно погруженной в темноту. И

только яркий свет в метро вернул ему ощущение, знакомое с

детства. Но оно не было продолжительным: на "Динамо" Глеб

вышел из метро, встреченный, как и на вокзале, темнотой

притихшего, настороженного города. Столичный центральный

стадион "Динамо" угрюмо молчал, вздыбив в лунное небо

черные силуэты юпитеров. Что-то больно ударило по туго

натянутым струнам души, защемило под ложечкой. В памяти

пробудились годы пусть не всегда легкой, но навеки

прекрасной юности. Сколько раз бывал он здесь, на трибунах

стадиона, в кипящем океане страстей болельщиков. Стадион в

его памяти хранился солнечным и восторженно шумным, как

праздник.

Воровски выползшая из облаков луна бледно осветила

самое высокое в этом районе здание - построенный перед

войной жилой дом авиаторов. Своей несколько неожиданной

архитектурой он напоминал Макарову канцелярский стол,

опрокинутый вверх ножками.

Ощущение нового, непривычного отвлекло его на какое-

то время от тревожных мыслей о семье, от того нравственного

напряжения, в которое он был погружен в последние дни и

особенно часы. Эти мысли и напряжение вернулись к нему

тогда, когда он знакомым проходным двором вышел на свою

улицу, пустынную и приумолкшую. Глеб ускорил шаги: он знал -

его ждут. Привычно нащупал в темноте кнопку звонка, нажал

ее и не услышал сигнала. Понял, что звонок не работает,

постучал.

Открыла мать - Вера Ильинична. Сухонькая, как-то

неожиданно состарившаяся, она прижалась к широкой груди,

уцепилась за кожаную портупею, заплакала тихо.

- Глебушка, сынок... Один остался.

Голос у Веры Ильиничны вообще был тихий и мягкий, а

теперь и совсем пропал, еле слышно.

"Один остался... Значит, не свершилось чудо, не

объявились жена и дочурка".

Он поцеловал ее седые волосы и сказал тоже тихо:

- Ничего, мама, ничего.

Потом обнял отца, расцеловались трижды, поцеловал

сестру и пытливо посмотрел на смиренно стоявшего в

сторонке молодого блондина, хрупкого телосложения,

стройного и бледнолицего. Догадался: муж Вари, тот самый

молодой и талантливый архитектор, который, по словам

сестры, рвется на фронт, а его не отпускают. Познакомились.

Зятя звали Олегом Борисовичем Остаповым.

Осмотрел большую квадратную комнату, тускло

освещенную керосиновым фонарем, висевшим под потолком.

Кое-что переменилось за два года, которые он не был в

Москве. Задержал задумчивый взгляд на фотографиях,

висящих на стене в простеньких рамочках. На одной, большого

формата, Глеб с Ниной, молодые, юные. Он - лейтенант-

артиллерист. Нина в то время только что окончила

педтехникум. Рядом другая фотография, меньшего размера.

На ней они уже вчетвером: Глеб, Нина, Святослав и Наточка.

Семья. Была семья... Что-то потемнело в глазах, помутилось.

Мать, сдерживая рыдания, удалилась во вторую, маленькую,

бывшую Варину комнату, а теперь спальню стариков.