Борис Парамонов на радио "Свобода"- 2009

Но вот приходит революция – и Розанов вдруг понимает, что именно Гоголь сказал какую-то самую главную правду о России. Мы бы теперь сформулировали это так, что Гоголь если не писал правду о типах русской социальной действительности, то он обнаружил архетипы русской жизни, на самой глубине русского бытия.

Диктор: “Русская революция показала нам и душу русских мужиков, “дядю Митяя и дядю Миняя”, и пахнущего Петрушку, и догадливого Селифана. Вообще – только Революция и – впервые революция оправдала Гоголя”.

Борис Парамонов: То есть Розанов признал свое поражение в тяжбе с Гоголем – не клевета у Гоголя на Россию, а проникновение в последнюю правду о ней.

В то же время, когда Розанов осознал тайную правду Гоголя, то есть во время революции,- о том же высказался Николай Бердяев в статье “Духи русской революции”:

Диктор: “Творчество Гоголя есть художественное откровение зла как начала внутреннего и метафизического, а не зла общественного и внешнего, связанного с политической отсталостью и непросвещенностью... Его великому и неправдоподобному художеству дано было открыть отрицательные стороны русского народа, его темных духов, всё то, что в нем было нечеловеческого, искажающего образ и подобие Божье... Это длительное и давнее омертвение душ чувствуется и в русской революции... Русская революция – финал гоголевской эпопеи. И, быть может, самое мрачное и безнадежное в русской революции – это гоголевское в ней”.

Борис Парамонов: Это вот и есть тайна Гоголя.

Бердяев пишет далее, что в революцию ожили и пустились разгуливать по России гоголевские персонажи. Лица людей преобразились в гоголевские хари и морды. Русская революция – это смесь Манилова и Ноздрева, то есть дурацкого прожектерства с грубостью и хамством. Хлестаков ездит в бронепоезде по России и сам рассылает повсюду тридцать пять тысяч курьеров, он и в самом деле управляет департаментом, и в самом деле его сделали командующим. Что касается Чичикова, то он в революции как рыба в воде, потому что социалистическая экономика – афера с мертвыми душами, причем в таких масштабах, что раньше и не снились Павлу Ивановичу. В общем как раз так, как это описал позднее Михаил Булгаков в известной своей пародии.

Имя Булгакова вспоминается всякий раз, когда заходит речь о гоголевском влиянии на русскую литературу. Фантастическая установка у Булгакова – как раз то, что идет от Гоголя. Вообще “гоголевский период русской литературы”, о котором пытался рассуждать Чернышевский, начался совсем не так и не тогда, как ему думалось. Нельзя согласиться и с Достоевским, сказавшим: все мы вышли из гоголевской “Шинели”. Реалистическая русская литература пошла не от Гоголя и даже не от Пушкина, а от Лермонтова, от “Героя нашего времени”. Достоевский сам был отнюдь не реалистом, а если реалистом, то “в высшем смысле”, как он говорил об этом. Но фантастический элемент у Достоевского связан не с элементарными духами земли, не с хтоническими стихиями, как у Гоголя, а с горними сферами, со стихией духа. За Гоголем пошли позднее, уже в эпоху символизма: это Андрей Белый с его так называемыми “симфониями” и романами “Серебряный голубь” и “Петербург”, а от этих его романов в свою очередь пошла вся пореволюционная литература, когда она была еще русской, а не советской, и ярким ее представителем оказался и остался упомянутый Михаил Булгаков.

Советская же литература, то есть поток, начавшийся с тридцатых годов, - это уже и не литература, а орудие коммунистической пропаганды. Это не значит, что с того времени перевелись настоящие писатели, - просто они были не советскими. Я сейчас говорю не о послесталинском уже периоде, когда появилась вполне пристойная литература, как ее называют, “новомирская”, а о том, что существовало с самого начала. И тут главное, если не единственное имя – Андрей Платонов. Он, если угодно, “советский” писатель, потому что кровно связан с коммунизмом, с коммунистическим мифом, к тому же с техницистским его изводом. Но он не бытописатель советских будней и реалий, а открыватель коммунистических архетипов. Он работает на гоголевской глубине. И оказывается, эти архетипы – те же, гоголевские. Платоновские чевенгурцы – та же смесь Манилова с Ноздревым, то же прожектерство, и отнюдь не мирное, а воинственное, они расстреливают и буржуев, и даже их барахло. И в то же время Платонов обнаруживает в русских архетипах еще один вариант, который силился и не мог обнаружить Гоголь: его чевенгурцы – модификация древнего, изначального, потому и “архее” -типа странника, искателя Небесного Града.