Борис и Глеб

Нищелюбие было одной из добродетелей, предписываемых христианскому правителю. Особенным нищелюбием отличался чешский князь Вячеслав, причем крайние формы, которые принимало это нищелюбие, вызывали недовольство вельмож, настраивавших против князя его брата Болеслава: в одном из житий, латинской «Легенде Лаврентия», говорится, что Вячеслав «перестал устраивать, как его отец, пиры для вельмож, предпочитая раздавать эти средства бедным. Жалуясь Болеславу, что его брат ведет жизнь не правителя, а монаха, “мужи” выражали возмущение тем, что князь сажает за свой стол не их, а каких-то людишек из низших слоев, — пишет историк Б.Н. Флоря. — Они призывали Болеслава действовать быстрее, пока брат не раздал всю казну своего отца. После устранения того, кто своим поведением позорит род отцов и дедов, на стол взойдет Болеслав, известный своей смелостью в бою и умением найти выход из любой ситуации. Очевидно, что недовольство “мужей”, согласно этому рассказу, вызывали не столько аскетические подвиги “монаха на троне”, сколько его забота о бедных в ущерб интересам дружины. Разумеется, на основании этих данных нельзя утверждать, что подобный конфликт между князем Вацлавом и его “мужами” имел место в действительности, но очевидно, что чешский клир отдавал себе отчет, что провозглашенный им идеал правителя — покровителя и защитника бедных и убогих — находился в противоречии с традиционным миром ценностей, характерным для дружинной среды»^{236}.

Владимир до таких «крайностей» не доходил. Для знатных и высокопоставленных Владимир устраивал щедрые пиры: «<…> Каждое воскресенье решил он на дворе своем в гриднице устраивать пир, чтобы приходить туда боярам, и гридям, и сотским, и десятским, и лучшим мужам — и при князе и без князя. Бывало там множество мяса — говядины и дичины, — было все в изобилии. Когда же, бывало, подольются, то начнут роптать на князя, говоря: “Горе головам нашим: дал он нам есть деревянными ложками, а не серебряными”. Услышав это, Владимир повелел исковать серебряные ложки, сказав так: “Серебром и золотом не найду себе дружины, а с дружиною добуду серебро и золото, как дед мой и отец с дружиною доискались золота и серебра”. Ибо Владимир любил дружину и с нею совещался об устройстве страны, и о войне, и о законах страны <…>»^{237}.

Эти деяния Владимира, по-видимому, отражают реальность^{238}. При этом, как полагает М.Б. Свердлов, «“щедрость” и “милостыня” в системе христианских духовных ценностей усваивались наиболее легко Владимиром, как и другими неофитами, в переосмысленном продолжении и развитии предшествующей социальной практики языческого периода — раздач, пожалований, пиров. Поэтому известия о щедрых милостынях Владимира, видимо, адекватно отражали действительность, тогда как сообщения о пирах Владимира свидетельствовали о продолжении во время его княжения социальной и сакральной функции пиров, которые в виде коллективного потребления пищи становились одной из форм престижного материального вознаграждения за службу и укрепления межличностных связей, что выразилось в традиции называть коллективные пиры братчиной, а чашу, которая шла по кругу с хмельным напитком, — братиной»^{239}.[74] Дохристианская основа этой пиршественной щедрости в отношении дружинников заключена в представлении, что богатство должно тратиться для обеспечения дружинников князем, оно — материальное выражение отношений дружбы-службы, «верности»[75].

Милосердие было очень рано осознано древнерусской книжностью как основа христианской этики. Новгородский епископ XI века Лука Жидята призывал в «Поучении к братии»: «Помните и милуйте странныя, и убогыя, и темничникы, и своим сиротам милостивы будете»^{240}.

Нестор в «Чтении о Борисе и Глебе» пишет о милосердии по отношению к бедным и слабым, которое неизменно проявляли и сыновья Владимира. В «Степенной книге» эта добродетель соединена с бессребреничеством братьев: Борис и Глеб «многую милость творили нищим, и убогим, и вдовицам, и сиротам. Были же милостивы, как и отец их, и столь несребролюбивы, что не имели у себя ничего, кроме одежды»^{241}. Нищелюбие — трафаретная добродетель князя в древнерусской словесности, но нет никаких оснований сомневаться, что оба сына действительно были не менее милосердны, чем отец, дававший им пример. А вот крайнее, аскетически-монашеское отвержение имущества, о котором написано в «Степенной книге», вряд ли соответствует истине. Борис и Глеб были князьями и не могли полностью отказаться от богатых вещей — положение обязывало. Но, по свидетельству древнерусских памятников, братья, смиренно приняв смерть, отвергли главное мирское богатство — земные ценности и власть.