Борис Годунов. Трагедия о добром царе

Примером антигодуновской агитации могут служить сообщенные (или сочиненные?) Львом Сапегой «речи» дворецкого Григория Васильевича Годунова, якобы выступившего на соборе с резким обличением преступлений правителя, включая убийство царевича Дмитрия. Если бы такая речь действительно была произнесена на московском избирательном соборе 1598 года, она осталась бы одним из самых ярких памятников отечественной политической мысли на все времена. В ней очень умело были собраны все ходившие в то время обвинения в адрес Бориса Годунова, доказывающие его властолюбие. Однако постоянные отсылки автора «речи» к опыту Древней Греции и Рима, рассуждения о свойствах гражданина характерны отнюдь не для московского боярина, а скорее для представителя польской культуры. В этот так называемый «сарматский» период обсуждение примеров из античной истории было в Польше и Литве признаком хорошего тона. Автор «речи» признавал рано проявившиеся достоинства Бориса Годунова, отмеченные Иваном Грозным: «Счастье Бориса Федоровича Годунова началось еще при Иване Васильевиче Грозном… Следствия родственных связей с царским домом, недостаток здоровья, неопытность, снисхождение и простодушие наследника упомянутого государя служили для Бориса лествицею возвышения». Дальше же ставились вопросы, роковым образом звучащие для правителя Годунова: «Но как он мог пробиться сквозь ряд окружавших сияние престола особ, последнею волею Грозного определенных направлять наследственную власть Федора Ивановича к общественному благу? Каким волшебным жезлом уничтожил их преимущества, преломил их полномочие, затмил блеск добродетелей, достойных величия Рима?» В «речи Григория Годунова» показано, как его высокий родственник последовательно расправлялся с князьями Шуйскими, Мстиславскими и Воротынскими, с Юрьевыми и другими боярскими родами — князей Куракиных, князей Голицыных и Головиных. Упоминалось дело Богдана Бельского, история ливонской королевны «Марфы Владимировны» и ее дочери-ребенка, смерть которой тоже приписывалась Борису Годунову.

Много в этом памфлете говорилось и об убийстве царевича Дмитрия. Сторонников правителя обвиняли в распространении слухов о жестокости царевича: «Царевич Димитрий — живой образ отца своего, свойства коего оказывает уже в младенчестве своем: он изъявляет удовольствие, когда бьют баранов или другое какое животное; с охотою смотрит на текущую кровь, обыкновенно бьет гусей и кур палкою до смерти». Говорили о подосланных убийцах Никите Качалове и Даниле Битяговском, признавшихся в своем преступлении и за это побитых угличанами. Правда, доказательств опять не приводилось: «Ссылаюсь в этом на общее мнение, заменяющее своею важностью недостаточные в подобных случаях признаки достоверности: глас народа — глас Божий». Слезам, будто бы пролитым Борисом Годуновым, не верили: «…Борис, говорят, заплакал, получивши весть о смерти царевича. Не диво! И Цезарь плакал над головою Помпеевою». Вместо настоящего расследования Борис отвлек всех тем, что «подкупил» крымского хана на поход в Москву и устроил пожары. Сама щедрость его по отношению к «несчастным погорелым» тоже была поставлена ему в вину.

Автор «речи» нарисовал впечатляющую картину общественного удушья, в которую погрузилась страна при Борисе Годунове: «Образ мыслей, положение умов, стремление страстей, все внутренние силы гражданского тела столько изменились, что число окровавленных жертв, падающих под ударами бесчеловечия, повседневно умножалось. Друг стал подозревать в измене своего друга, слуга клеветал на господина, сродник доносил на сродника, жена на мужа, сын на отца; исчезла в сердцах доверенность — душа общежития; законы превратились в паутину; слабые только запутывались в ней, сильные расторгали. Умеренные люди с прискорбным сердцем и сокрушенным духом взирали на гонение дознанных добродетелей, заслуженных почестей; с душевным соболезнованием смотрели на истребление лучших умов, отличных дарований; ожидали благоприятного времени; всего надеялись от перемены обстоятельств. Горе тому государству, в котором дела приняли такой вид в угождение прихотям одного!» Было замечено, что Годунов использовал для «прикрытия» своих дел суды: «Борис умел прикрывать действительные признаки самовластия священною завесою правосудия». Он подчинил себе Боярскую думу и заставил бояться всех людей: «все ненавидели самовластие его и, однако же, не смели сообщать о том мыслей друг другу; молча проклинали кровопийцу, а явно боялись говорить о нем; потому что Борис все видел, все слышал. Лазутчики служили ему вместо зрительных и слуховых труб». Не были забыты даже крестьяне, «с некоторого времени придавленные железною рукою хитреца к земле, ими возделываемой». Таким образом, неизвестный автор, доставивший сведения ко двору Речи Посполитой, выносил приговор Годунову: «Это адское чадо в продолжении целых пятнадцати лет было всего законопреступного или защитником, или свидетелем, или примером».