Борис Годунов. Трагедия о добром царе

В первый день соборных заседаний 17 февраля 1598 года удалось договориться о «предизбранной» кандидатуре Бориса Годунова. На следующее утро, в субботу 18 февраля, начались молебны в Успенском соборе в Кремле, продолжавшиеся три дня. После них представители всех чинов пошли в Новодевичий монастырь, чтобы просить царицу-инокиню Александру Федоровну и ее брата Бориса Федоровича согласиться с «советом и хотением всея земли», поддержанным патриархом и освященным собором. Но в понедельник 20 февраля опять ничего не получилось: государыня «не пожаловала», а Борис Федорович «милости не показал же». Более того, Борис Годунов продолжал убеждать патриарха Иова, «что ему о том и в разум не придет». Конечно, это был ритуал, но ритуал необходимый. Прояви Борис нетерпение и пропусти что-то важное в этот момент, ему уже никогда не простили бы отсутствия смирения перед мнением «мира», то есть народа. Даже те, кто позднее обвинял Бориса в «похищении» престола, не могли разобраться: «хотя или не хотя воцарился правитель Борис Федорович» [490]. Но отказывая «о государьстве», Борис Годунов не отказывался «о земских делех радети и промышляти» вместе с другими боярами. Как напишет автор «Повести, как восхити царский престол Борис Годунов», «егда нарицали его царем, тогда в наречении являлся тих, и кроток, и милостив» [491]. Однако смирение Бориса Годунова было обманчиво: он продолжал деятельно работать над тем, чтобы все-таки найти путь к престолу. Даже в горе, утешая сестру, он не забывал об устроении «земного правительства тишины и мира» [492].

В Москве развернулась настоящая агитация за избрание Бориса Годунова на царство. В ход шли самые разные приемы: подкуп, лесть, увещевание, запугивание. Считается, что апофеоз предвыборных «технологий» конца XVI века случился в момент знаменитого похода москвичей в Новодевичий монастырь с целью «умолить» Бориса принять царский венец. Красочный рассказ «Иного сказания», ставшего одним из источников «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина, а вслед за ним и пушкинского «Бориса Годунова», заслуживает внимания сам по себе. В нашем восприятии этой повести, под обаянием литературного гения Пушкина, некоторые акценты сместились, и мы видим события такими, какими они переданы в исторической драме, а не в тексте памятника времен Смуты [493]. Надо помнить, что избрание Бориса Годунова на царство было делом не одного дня. В Русском государстве впервые знакомились с тем, как должно происходить царское избрание. Правитель действовал не один, а во главе целого клана своих друзей и ближайших родственников — Годуновых, Сабуровых и Вельяминовых, вполне обоснованно ожидавших для себя будущих царских милостей. Но активны были и противники Бориса Годунова, со слов которых воспроизводятся все обвинения в принуждении к выбору именно годуновской кандидатуры на царский престол. Обида бояр, проигравших Борису Годунову борьбу за трон, слышна в описании этих событий в Хронографе: «Яко же преже имел нрав лукав и пронырлив и боляр и царских синглит и велмож и властей и гостей и всяких людей прелстил ово дарми, ово любовию, а иных злым прещением, и не смеяше никто впреки ему глаголати от боляр и до простых людей, такоже той Борис… нача посылати злосоветников своих и рачителей по царствующему граду Москве, и по всем сотням, и по слободам и по всем градом Руския области ко всем людем, чтобы на государство всем миром просили Бориса». Петр Петрей тоже писал о ненависти, которую вызвала победа Годунова: «После того как Борис Годунов захватил власть после смерти Федора Ивановича, многие возненавидели его, как духовные, так и светские люди, и было много таких, которые охотно отняли бы у него власть. Но не нашлось никого, кто бы осмелился укусить эту лису. Многие отрубили бы ему голову, но никто не осмеливался взяться за топор» [494]. Русские источники тоже свидетельствуют, что «никто не сме противу его реще». Когда дело дошло до самого царского избрания, молчали даже те, кто готов был взять «скифетр Великия Росии», выпавший из рук царя Федора Ивановича: «…и сего ради и от достоинных на се не смеяху поступити народного ради изволения, чающее их от истинныя сердечныя любви, а не неволи ради» [495].