Дневники горели все хуже и хуже по мере приближения к последним годам, когда Стефан стал писать в тетрадях формата А4 в твердом переплете. Но он настаивал на сожжении. Работу истопника поручили Нине. Она поддерживала огонь в гриле, руки ее покрылись сажей от возни с несносными тетрадями, которые обугливались, но не желали исчезать. А в это время Стефан и Элин сидели и разговаривали, им было хорошо. Он утратил интерес к чтению дневников. Их нужно было лишь превратить в ничто, снять бремя прошлого с его плеч, словно старое и слишком тяжелое пальто.
— Ты похожа на самку морского воробья, малыш. Но я тебе безмерно благодарен за то, что ты делаешь. Мы всегда были самыми близкими людьми. — Стефан все еще походил на ощипанную курицу. Невозможно представить, что в августе он приступит к работе.
В последний день Нина и Элин отправились на велосипедах на пляж, расположенный в нескольких километрах от дачи. Они выехали ближе к вечеру, когда жара немного спала. Хотелось побыть подальше от дома и кулинарных изысков, которые пока что не помогли Стефану. Элин утомляла жара, на верхней губе выступили крошечные капельки пота. На ней было белое платье из тонкой, почти прозрачной ткани, прилипавшей к влажному телу и обтягивавшей живот. Она казалась далекой, недостижимой, и Нина ломала голову над тем, что бы сказать.
Молчание было их общей стихией, океаном, разделяющим два разных континента, с разным климатом, растительностью и ландшафтом. Два материка, когда-то имевшие сообщение, одно небо, луну и созвездия, теперь откололись друг от друга. Природная катастрофа или, может, просто миллионы лет геологического развития оторвали друг от друга Старый и Новый Свет и дали место водным массам океана.
В попытке обрести друг друга вновь они покинули свои континенты и нырнули в глубины океана, к коралловым дворцам, охраняемым гастроподами и сердцевидками. Синхронные движения их тел передаются через океан, превращаясь в тихую жалобную песню разлуки, смех и возгласы тех кратких счастливых мгновений, когда эти два континента были симбиотическим единством, а картина мира — целостной и неделимой.
Слабое эхо воспоминаний настигало их сквозь накатывающие волны и неумолимый грохот прибоя, обрушивающегося на изрезанное скалистое побережье нового континента, и отражалось от величественных песчаных пляжей Старого Света. Океан не значился на карте мира, но был прочерчен в атласе тел, в каждой клетке, каждом кровяном тельце и скопирован в комнате смеха, именуемой сознанием.
Древнегреческий миф о любящих, которые некогда, до начала мира, составляли одно тело, которое в день создания разрубили на две половины, мужчину и женщину, эти любящие, обреченные на томление по райскому слиянию, в истории Нины были матерью и дочерью.
Они поставили велосипеды на парковке и стали спускаться по пляжной дорожке. Нина чувствовала, как грациозные движения Элин заставляют воздух вибрировать, лаская ее щеки и плечи. Воздушный океан окружал их подобно вездесущему шелковому покрывалу, сотканному для уменьшения любовной боли. Нежный летний ветерок завязывал банты в их волосах.
На пляже было много отдыхающих. Они нашли дюну, где могли побыть одни. Элин намазала живот жирным кремом и легла на спину, закрыв глаза. Нина не стала ее беспокоить, пошла купаться. Она поплыла от берега. Хотелось избавиться от запаха обугленных дневников, пропитавшего кожу и волосы. Переплыть пролив и лечь на чужие скалы, далеко-далеко от вечеров у гриля, и стопок дневников на столе, и пепла, от них оставшегося, когда все наконец закончилось. Она сама была огнем необжигающим. Языками пламени, униженно лижущими страницы и умирающими со вздохом, полным отчаяния.
Она видела себя, возлагающую тетради на гриль, одну за одной. С каждой тетрадкой на шаг приближающуюся к смерти. Она сжигала своего любимого, кусок за куском. С неистовым упрямством вечер за вечером приносила его в жертву на костре. Он сам ее об этом попросил. Но почему она не отказалась выполнить за него работу палача? Хотела таким образом подтвердить чувство близости, вызванное бесконечным, разделяющим их расстоянием?
Нина пробежалась вдоль берега под высоким невидимым небом, мимо играющих у кромки воды детей и семей, собирающих свои зонты и круги. Когда она вернулась к дюне, Элин уже проснулась. Потянувшись, со свежими силами, отдохнувшая, она сказала, что ей снился чудный сон.
— А теперь пора возвращаться домой, кормить старичка, — продолжила она со снисходительной легкостью. Встала, вытряхнула песок из волос. Вот так, прочно стоя на песке длинными узкими ступнями, она казалась Нине картиной самой Матери Земли. Нина подняла велосипедную корзину, в которой лежали купальники. Но Элин настояла на том, чтобы нести ее самой.
— Дай мне. Ты же тащишь на себе папу, — сказала она с ангельской кротостью и пошла вверх по склону. Нина следовала за ней по пятам.
— Тебе хватает забот с ребенком, — сказала она, пытаясь объяснить распределение труда.