Бонсай

Двенадцатое сентября. Вчера меня посадили под домашний арест. Я принес в спальню мертвую птицу и положил в свою жестяную коробку для красивых вещиц. Укутал птицу в варежку и спрятал коробку под одеяло. Хотел попытаться воскресить ее. Когда я вернулся с занятий, птицы не было, а ящик стоял на подушке. Я огорчился немного, но подумал, что она, возможно, только казалась мертвой и теперь улетела. Но затем появился Петерсен, наш классный руководитель, и потащил меня в кабинет, а там, на газете, на письменном столе, лежала птица. Он спросил, что это за свинство такое — класть дохлятину в кровать. Ну я же хотел ее отогреть и снова оживить. Уши я тебе сейчас отогрею, заорал он и посадил меня на неделю под домашний арест. Все это должно сделать из меня мужчину.

Пятое октября. Снова в этом рабском заведении. Побег, однако, все же удался. Я успел на последний поезд в Копенгаген. Три месяца на билет копил. То есть все это время никаких сладостей и кино. От Центрального вокзала долго шел домой до Нюеландсвай, позвонил в мамину дверь. Было четыре часа ночи. Не лучшее время. Но я ждал, что она, невзирая ни на что, мне обрадуется. Она всегда пишет, что ужасно скучает и хочет меня видеть. Мама спустилась к двери в ночной рубашке. Белой с кружевами, которую подарила наша квартирантка, толстая оперная певица (при маме этого говорить нельзя, но она самая настоящая толстуха и все время хочет посадить меня на колени. Гадость). Мама, божественно красивая, стояла в полумраке прихожей. Афина или Артемида. Она закрыла лицо руками, словно не могла вынести моего вида, и влепила здоровенную затрещину. У меня лопнула барабанная перепонка. Ух и больно было! Она меня не впустила. Сказала: „Подожди секунду, я оденусь“. Стоял в дверях, не смел войти. Она спустилась по лестнице в плюшевом пальто и шляпе с павлиньим пером (подарок любовника, который мне нравился). И потащила меня обратно на вокзал, купила билет, посадила на утренний поезд. Все провалилось. Когда я вернулся в интернат, она уже позвонила им и успокоила, сказав, что я в пути и успею вовремя, к первому уроку. Я заработал еще один домашний арест на четырнадцать дней и ужасную головную боль, которая с тех пор меня мучает.

P.S. Перепонка срослась. Мама по телефону переживала, сказала, чтобы я никогда больше так с ней не поступал».

Стефан встал и продолжил читать про себя. Нина слышала историю побега от матери Стефана, которая, будучи уже в весьма преклонных летах, до сих пор терзалась муками совести из-за того, что в приступе ярости отослала его обратно в интернат. Элин сидела, сложив руки на животе и глядя на костер, чей сильный жар напоминал о добрых старых временах перед печкой, о зимнем тепле среди лета. Тихий сдавленный смех Стефана пробудил их от задумчивости. Он смотрел на них, то на одну, то на другую, а в глазах светился почти веселый огонек.

— Ну-ка послушайте вот это, и я больше не буду вас мучить: «Я написал пьесу, которую назвал „Поросенок Матис и украденные булочки“. На коробке из-под овсянки были нарисованы четыре фигурки: Поросенок Матис, Папаша, Мамаша и Двоюродный братец. „Придумай свою историю“ — было написано с восклицательным знаком! Я почувствовал, что обязан принять предложение. Не могут же бедные актеры кукольного театра оставаться в подвешенном состоянии, без истории. Они взывали ко мне тоненькими голосками, которые слышал только я: „Вдохни в нас жизнь, оживи нас!“. Я вырезал их и поставил на стол в игровой комнате.

Самое сложное — то, что Поросенок Матис нес чашку с круглыми шариками. Я решил, что это булочки, которые испекла его мать. Но что мне делать с этими булочками, ведь ему придется таскать их с собой на протяжении всего представления. Противно, когда тебя связывают по рукам и ногам какие-то скучные булочки. Как путы на ногах у меня и у Поросенка Матиса.

Я просто бредил этими четырьмя персонажами. Они жили во мне. Я был их домом. Предавая их, я предавал самого себя. Я не мог по утрам есть овсянку, приходил в класс голодным. Везде носил с собой эту семейку. Меня преследовали их голоса. То отчаянные и громкие. То шепчущие и умоляющие. По ночам мне снились булочки. Днем я думал только о булочках и не мог сосредоточиться на уроках. Учителя отступились от меня и посадили за самую дальнюю парту, разочарованные предательством лучшего ученика.

Внезапно посреди урока Закона Божия Мамаша сказала: „Кто украл мои булочки?“ Добродетельный братец ответил: „Я видел, как Поросенок Матис бегал с ними по двору“. — „Это ему даром не пройдет!“ — воскликнул Папаша и схватил свой дробовик с вешалки в прихожей. Началась охота на Поросенка Матиса. Его быстро поймали и заставили сознаться.

Смягчающим обстоятельством было то, что он не успел съесть ни одной булочки. Мамаша их пересчитала. Все двадцать одна были на месте. Начался семейный суд. Приговор был суров. Украденные булочки прилипнут к нему навечно.