Бомба в голове

Вопрос прозвучал так, словно в этом был виноват он лично, а его присутствие рядом с больным ни о чём не говорило. Вскрывать недоработки персонала клиники вопросом не по адресу было в её стиле. Впрочем, он её не понял, не зная, как в данном случае правильнее поступить: пропустить её слова мимо ушей, отвернувшись в сторону, либо промямлить что-либо двусмысленное, как у него выходило – он это чувствовал – в других случаях. В результате получилось ни то ни сё: он засунул свободную руку в карман и неопределённо присвистнул. Вышло как-то слишком вызывающе.

Сестра ничего не приняла на свой счёт. Само собой разумеется, она относилась к нему так же, как и ко всем остальным, среди которых попадались откровенные идиоты. Разбираться в тонкостях болезней, равно как и в тонкостях души, было не её делом.

Соседа у него забрали через несколько минут. Когда они пришли в столовую, того посадили за стол и кормили из ложки, как малыша. Он делал всё, что его просили, в отличие от других, которые, находясь в достаточно людном помещении, теряли спокойствие, всё время подозревая, что за ними кто-то наблюдает, или наблюдали сами. Процесс поглощения пищи многих не интересовал, хороший аппетит здесь вообще был из разряда нонсенсов. Кто-то размазывал по тарелке кашу или спал с открытыми глазами, собираясь с далёкими мыслями перед обременительной трапезой. Один косился по сторонам, работая челюстями украдкой. Ему казалось, наверное, что он и не ест вовсе, а выполняет шпионскую миссию. Причём антураж столовой, заполненной потенциальными врагами, доводил его до такой степени напряжения, связанного ещё и с полным выпадением из памяти собственно задания, что его беспокоил любой шум, производимый посетителями как вблизи его, так и в дальних углах помещения. В связи с этим готический хохот какого-то бедолаги, которому показались очень смешными гримасы за столом напротив, вывели этого тайного агента из себя, он рванул рукой за отворот пижамы и с корнем вырвал на ней пуговицу.

«Неужели я так же доставляю всем неудобства? – думал наш герой, держа в кулаке ложку. – Они не различают меня, но уже не любят, как и всякого, оказавшегося по недоразумению рядом. Им улыбаешься, но они не воспринимают тебя как личность – ты для них просто ходячее настроение, причём не самое лучшее, по всей видимости, настроение».

Словно в подтверждение этих мыслей, смеявшийся заплакал – видимо, ему ответили на его весёлый оскал недружелюбно. Утренняя бодрость совсем потеряла смысл. Атмосфера казённой заботливости среди кучи проблем, которую представлял из себя каждый обитатель клиники, вновь удушила его в своих объятиях.

«Как беспокойно. Почему, всего лишь поглощая завтрак и выпивая чай с бутербродом, приходится морщиться, будто это самое неприятное занятие в твоей жизни? И почему невозможно сделать это в спокойной обстановке? Они все так мешают. Ведь некоторым приносят еду прямо в палату, хотя по виду они не хуже и не лучше меня».

С некоторых пор сквозь туман безумия к нему стали возвращаться вполне чёткие, здравые мысли, и первые понятия, которые полноправно начал генерировать мозг, касались его отношения к окружающим. Он стал замечать убогость больных, что приводило к невольному от них отдалению, поскольку сам он, подспудно подозревая неладное, уже не мог смириться с тем, что находится в этом мрачном диком отстойнике, где первой реакцией любого нормального человека на увиденное является сочувствие. Тяжело было воспринимать себя частью этого мира, но ещё большей тоской иногда накатывало чувство безысходности, поскольку, не вполне ещё оправившись от трагедии, он не мог представить себе, что где-то вовне существует другая жизнь: более правильная, разумная, интересная. Оттого он боялся здешних психов, и вся эта ватага нехристей будто подозревала в нём чужака, как бы норовя обидеть его, чем-то задеть, по мере возможности уязвить его достоинство. Во всяком случае, ни один взгляд постояльцев заведения, ни одна никчёмная, самая пустая фраза не давали повода усомниться в их враждебной сущности.

В коридоре кто-то дотронулся до его плеча. Обернувшись, он уткнулся в одутловатое мрачное лицо.

– Доктор сказал вам прийти к нему, – коверкая слова, натужно выговорил незнакомец.

В его поведении не было и намёка на безумство, он выглядел вполне вменяемым. Однако в то, что он сказал, верилось с трудом.

– Он просил вас прийти сейчас же, – чуть более раздражённо повторил просьбу доктора незнакомец и, почуяв неладное, занервничал.

Очевидно, говоривший подумал, что его не понимают или умышленно игнорируют – такое он вообще принял бы за катастрофу, – оттого его левая щека задёргалась, глаза округлились и в горячем неистовстве зрачки забегали вправо-влево.