Бомба Гейзенберга

Экипаж тоже слушал враждебную пропагандистскую радиостанцию. Сообщения с фронтов сменились шлягером Александра Жабчиньского «Ах, как приятно». Один только старший оруженосец Исаак Ронштейн жаловался вслух на свое еврейское происхождение:

— ...Ну, ясен перец, у меня имеется дядя в Ванкувере. Когда туда доберутся «Зубры» и разбомбят его насмерть, что я смогу сказать семье?...

— Ага, так у тебя дядя в Ванкувере! — рявкнул Вишневецкий. — А водяра где?

Кронштейн, не говоря ни слова, подал ему фляжку.

— «Зубры» туда не долетят... — успокаивал Исака Юрек Жук. — Ни за что в жизни! Японцы не позволят нам воспользоваться базами в Перл-Харборе.

— Дерьмо... — Вишневецкий взял из холодильника банку с хлебным квасом. «Если вышлешь нам три крышечки, примешь участие в розыгрыше новейших граммофонов!» — звучала надпись на упаковке. Вишневецкий осторожно сорвал бандероль, чтобы не порвать ее, и бросил в общую банку.

За эти смешные бумажки у туземцев можно было получить марихуану. Их, вроде бы, использовали для подделки акцизов на фальшивом саке для японцев.

Раздался рокот двигателя, а затем сильный удар в броню «Сортира». Банка с квасом упала на консоль командира. Господи! Снова все будет липнуть. Чужой двигатель завыл на высоких оборотах, раздался визг гусениц, после чего орудие достало новый удар в корпус.

— Приехала наша машина с боеприпасами, — по-казенному отрапортовал Кронштейн.

— Слышу! — рявкнул Борковский.

— А я так даже жопой чувствую... — Жук массировал нижнюю часть спины.

Через какое-то время до тех, кто был способен нормально слышать, дошли неразличимые ругательства, а потом — удары ломом в броню.

— Пополнение! — орал кто-то наружи. — Слушайте, вы, клозетные работники... Может, как-нибудь проветрили бы свой любименький сортирчик?

Как же, как же. «Сортир» просто невозможно было проветрить в этом климате. Пару раз они уже открывали все люки, даже вместе с аварийным лазом, но... Злые языки утверждали, что вонь после этой операции сделалась даже сильнее. Присутствие вечно потных мужиков и бессмертного дезинфекционного средства (производимого, похоже, из собачьего дерьма) приводило к тому, что в средине можно было выдержать, не облевав никого, только после длительных тренировок.

— Командир машины снабжения командиру Первого Клозета Жечипосполитей! — Вавржинович, хотя и полностью разбил им задние огни, явно веселился на всю катушку. — Эй, дерьмоныряльщики, вылезайте!!! Приехало пополнение и... доложилось вам прямиком в зад.

Все знали, что Вавржинович был явным стукачом отдела внутренней безопасности — строчащим отчеты сукиным сыном. Тем не менее, все его любили, потому что он делал замечательные фотки (не то что немецкими идиотенкамерами) и раздавал карточки, в связи с чем боевой путь «Сортира» был документирован лучше, чем у других. На гражданке стукач, должно быть, был профессиональным фотографом. Его снимки создавали легенду. Семьи солдат исходили пеной от восхищения в обратных письмах, видя своих «завоевателей» на останках тростниковых хижин, во время форсирования реки (Жук тогда чуть не утонул) или во время пацификации Пхеньяна. Снимки Вавржиновича часто появлялись в прессе, а ему самому даже удалось поменять у немцев три захваченных вьетнамских шлема на три ящика рейнского полу сладкого, так что, несмотря на свое доносительство, для экипажа он был человеком совершенно необходимым.

Жук не выдержал и первым выскочил через амуниционный лаз. Солдаты из этого мужичья были ни в дугу. Большинство, вроде бы добровольцы. Освобождаемые от барщины уже в возрасте двадцати лет... Но... Вишневецкий сам слышал, как Жук молился однажды вечером: «Господи Боже, за что же ты послал меня в это дерьмо? Сидел бы я себе спокойнехонько в сельском клубе или выглядывал конца барщины в комбайне... А здесь эти сволочи убьют меня в мои девятнадцать лет! Господи Боже, сделай что-нибудь так, чтобы что-нибудь раздолбало бы все это Войско Польское. Очень тебя прошу...»

— Имеется штурмовой нож и трое ушей, — услышали они из-за броневого борта.

— Нож американский?

— Ну.

— За него получишь водяры, сколько влезет. — Вавржинович и вправду был хорошим торговцем. Никто не вникал, сколько тот зарабатывал на этом сам. — А вот уши... Почему только три штуки?

— Ну, бля... Ну, того... У одного из них было только одно ухо!

— Ты, Жук... Сам торговать хочешь? Может, и немецкий язык знаешь?

— Да нет же, пан офицер, у него и вправду было только одно ухо... ну, урод...

— Ладно, давай... Жук шморгнул носом.

— Оно, только... слиганца завонялись.

— Нормалек. Впиндюрю им и такие.... Блииииин... Юзеф-Мария! Ты чего, их в платке хранишь?... В кармане??? Господи-Боже, царю небесный... сунь-ка это говно в полиэтиленовый пакет...

— Я касаться не стану!

— Три чинука над холмом. — Из люка стрелка появилась голова Раппапорта.

— Чьи???!!! — одновременно крикнули Борковский и Вишневецкий. Американские чинуки использовались обеими воюющими сторонами.

— Вай мей... щоб я так знал... — Жук припал к своей противовоздушной пятидесятке.

— О, матерь Божья... Юзеф-Мария и сын их Иисус...