Бомарше

Семья, не мешкая, вняла его доводам, и 9 декабря того же года Пьер-Огюстен получил свой патент королевского секретаря. Г-н Карон, некогда отрекшийся от своей веры, силу предрассудков знал не хуже сына. Скрепя сердце он вышел из цеха. И только его третья дочь, Мадлена, по прозвищу Фаншон, обвенчавшаяся в 1756 году с Лепином, к тому времени уже знаменитым часовщиком, стала отныне хранительницей семейной традиции. Что касается Жюли, то есть Бекасе, посвященной в честолюбивые помыслы и секреты брата, она, без сомнения, выступала ходатаем перед отцом. Впрочем, именно в этот момент Пьер-Огюстен легализовал, если можно так выразиться, свою необычную близость с сестрой, дав ей свое имя. Начиная с 1762 года в регистрационных книгах Парижа под именем Бомарше значатся и Жюли и ее брат. Уж не для того ли, чтобы сохранить это имя, она так и останется до конца жизни в девицах, отказывая в праве повести ее к алтарю претендентам на ее руку и немалому числу любовников? Эта странность позволит советнику Гезману, о котором нам еще предстоит немало говорить в дальнейшем, отпустить злую шутку: "Истец Карон позаимствовал у одной из своих жен имя Бомарше, чтобы затем ссудить его одной из своих сестер".

Под руководством и наблюдением своего компаньона Бомарше приобщился к финансовым, банковским и коммерческим тонкостям. Пари-Дюверне привил ему предприимчивость и вкус к спекуляциям. Сейчас это слово неблагозвучно, но здесь не следует понимать его в дурном смысле. Без спекуляций не было бы ни духа завоеваний, ни промышленного развития, ни общественных перемен. Бомарше ворочал миллионами не ради удовольствия обладать, но ради удовольствия действовать. Деньги, заработанные им на поставках муки для армии, пойдут на освобождение Америки, на издание собрания сочинений Вольтера, на помощь первым воздухоплавателям и т. д. Спекуляции, хотя они подчас и увлекательны, нередко грозят разорением. Самое удивительное, что Пари-Дюверне, открыв своего подопечного, словно бы открывает для себя на старости лет радости риска и авантюры. До сих пор, вплоть до 1760 года, его осторожность и цинизм брали верх над всеми соблазнами. Но теперь, когда банкиру под восемьдесят, ему терять нечего, разве что состояние.

Вступив сперва в десятой доле, а затем и на половинных началах в дела, о которых нам ничего или почти ничего не известно, но которые, очевидно, сперва сводились к военным поставкам, Бомарше очень скоро сравнялся с учителем, что только увеличило дружеское расположение последнего. Самое замечательное в их отношениях это, кажется, удовольствие, которое оба от них получают. Вскоре работа превращается в игру, в ритуал. Они придумывают свой код, свой тайный язык: "восточный стиль", полный двусмысленностей. В 1770 году Бомарше, как ни в чем не бывало, пишет своему старому сообщнику: "...как здоровье, дорогая крошка? Мы так давно уже не обнимались. Потешные мы любовники! Мы не смеем встречаться, опасаясь гримасы, которую скорчат родственники: но это не мешает нам любить друг друга. Да уж, моя крошка..." И дорогая крошка, не сморгнув, отвечал в том же духе.

Привыкнув избирать кратчайший путь, Бомарше, по-видимому, чересчур заспешил и впервые споткнулся. По правде говоря, он чуть не сломал шею, но был ли бы написан "Фигаро", если б все ему удавалось сразу? Безусловно нет, ибо, как мы увидим, "Фигаро" - плод ряда поражений и новых побед.