Болтун

Со временем мы даже научились определять особенное, мечтательное выражение лица, посещавшее ее перед тем, как она излагала свою просьбу. Я с радостью заметил его сейчас. Госпожа Латгард помогала нам все это время. Думаю, если бы не она, нам с Хильде пришлось бы куда тяжелее. Мне хотелось отплатить ей.

Она сказала:

— Если честно, я собираюсь на встречу выпускников. Ты же знаешь, что я родилась в Бедламе, да?

О, я знал. Я все о ней знал, она любила поболтать. Госпожа Латгард тяжело вздохнула:

— У мужа смена, и он никак не мог остаться с Гюнтером, а за ним, ты знаешь, нужен глаз да глаз.

По крайней мере, так она считала. Гюнтер был куда самостоятельнее, чем думали его родители.

— Словом, я бы привела его на встречу, да только боюсь, что ему будет скучно.

Она поставила на кассу пакетик с шоколадным молоком и потребовала себе ментоловые сигареты.

— Я с удовольствием присмотрю за Гюнтером в ваше отсутствие, — сказал я, предвосхищая ее просьбу. Она могла формулировать ее очень пространно, так что величайшее искусство общения с госпожой Латгард, по существу, заключалось в том, чтобы предугадать то, что она хочет сказать прежде, чем она скажет это намного более развернуто, чем всем бы хотелось.

— Спасибо, мой мальчик! Такое чудо! Такое счастье! Я просила у бога, чтобы он как-нибудь решил эту проблемку!

Она поцеловала меня в обе щеки. От нее пахло духами с чистым и цветочным, как ее помыслы и чаяния, ароматом. Я стер с щек отпечатки ее розовой с перламутром помады и сказал:

— И я тоже очень по вам соскучился! Желаю вам хорошо провести вечер! Хотите прийти к нам в гости потом? Мы уложим вас с Гюнтером спать, у нас есть место.

— С радостью, дорогой! Тем более что мотель у нас отвратительный.

Она перешла на заговорщический шепот:

— Там тараканы! И чья-то забытая зубная щетка! И из крана капает вода!

— У нас вы ни с чем подобным не столкнетесь, — сказал я, даже не заметив, как перешел на рабочий тон, словно пытался продать ей миксер.

Когда госпожа Латгард расплатилась, я попросил их с Гюнтером подождать меня на улице и быстро присоединил к остальным своим покупкам бутылку дешевого вина. Мне было двадцать лет, однако осуждения госпожи Латгард я все еще боялся, как огня. Поэтому бутылка оказалась погребена под коробками с полуфабрикатами.

Я достал ее только, когда госпожа Латгард отправилась по своим делам. Она напевала какую-то песенку, то и дело щелкая пальцами. Мы с Гюнтером смотрели ей вслед. Гюнтер тянул через трубочку шоколадное молоко, а я откручивал крышку от дешевого плодового вина.

Ты-то наверняка понимаешь, что если у вина крышка, а не пробка, то оно дурное. Но в двадцать лет я считал, что чем слаще вино, тем оно лучше.

— Не переживай, — сказал я. — Она отлично повеселится, я уверен. Твоя мама может повеселиться где угодно.

Лицо Гюнтера казалось очень красивым. Хотя в целом черты его не отличались ничем особенным, отрешенность придавала ему какой-то сказочной красоты. Для этого есть даже название: эффект принца или нечто вроде того.

— Я так соскучился по тебе, — сказал я. — Просто невероятно.

У вина был резкий, гранатовый привкус, приятный и отвратительный одновременно, как часто бывает с химическими отдушками. Вино сильно и неестественно кислило, но обилие сахара скрывало качество.

Гюнтер не отвечал мне. Он, в принципе, ни разу в жизни никому не отвечал, и все к этому привыкли. Зато он был лучший на свете слушатель. Когда я оставался с ним наедине, то был неожиданно для самого себя откровенен, словно бы у меня не было тайн даже от самого себя (а тайны от самого себя это, конечно, самые страшные из всех).

— Пройдем с тобой длинной дорогой и через площадь, — сказал я. — А то тебе, наверное, интересно, как мы тут живем.

Гюнтер покружился на месте, а затем первый пошел вперед.

Гуляли мы долго, еще дольше, чем я предполагал. Звезды на небе стали двоиться у меня в глазах к тому времени, как бутылка опустела наполовину. Людей сейчас больше занимали фракталы Вселенной, однако я считал, что нет ничего лучше старого доброго плохого алкоголя. Пил я редко, так что пьянел быстро. Я рассказывал Гюнтеру о том, как живу здесь, становился все откровеннее и откровеннее. Мне казалось, что я открыл какую-то рану и обнаружил там гной (а ты прекрасно понимаешь ужас, который приходит от этого сравнения). Теперь он выходил, я чувствовал почти физическое облегчение от своих слов.

— Понимаешь, — говорил я. — Мне нравится моя работа. Я получаю удовольствие, и у меня, по всей видимости, к этому талант. Знаешь, как у моего отца.

Гюнтер наступал на трещины в неловко проложенных брусчаткой дорожках, которыми был расчерчен Бедлам.

Я сказал: