Болезнь, смерть и бальзамирование В.И. Ленина правда и мифы

Второй раз, 4 дня тому назад, я снова поехал (с Пятаковым * решили ехать сегодня, а я не стал ждать воскресенья). Я только что вошел вниз, с Беленьким **, как в комнате справа от входа Беленький мне показал рукой в окно, сказал: "Вон его везут". Я подошел к закрытому окну и стал смотреть. На расстоянии шагов 25-ти вдруг он меня заметил, к нашему ужасу, стал прижимать руку к груди и кричать: "Вот, вот", требовал меня. Я только что приехал и еще не видел М. И. и Н. К. Они прибежали, М. И., взволнованная, говорит: "Раз заметил, надо идти". Я пошел, не зная точно, как себя держать и кого я, в сущности, увижу. Решил все время держаться с веселым, радостным лицом. Подошел. Он крепко мне жал руку, я инстинктивно поцеловал его в голову. Но лицо! Мне стоило огромных усилий, чтоб сохранить взятую мину и не заплакать, как ребенку. В нем столько страдания, но не столько страдания в данный момент. На его лице как бы сфотографировались и застыли все перенесенные им страдания за последнее время. М. И. мигнула мне, когда надо было уходить, и его провезли дальше. Через минут пять меня позвали за стол пить вместе с ним чай. Он угощал меня жестами малиной и т. д., и сам пил из стакана вприкуску, орудуя левой рукой.

* Пятаков Г. Л., с 1920 г. находился на хозяйственной и советской работе, с 1923 г. — заместитель председателя Госплана и ВСНХ. Ред.

** Беленький А. Я., в 1919–1924 гг. начальник охраны В. И. Ленина.

Говорили про охоту и всякие пустяки, что не раздражает. Он все понимает, к чему прислушивается. Но я не все понимал, что он хотел выразить, и не всегда комментарии Н. К. были правильны, по-моему. Однако всего не передашь. У него последние полторы недели очень значительное улучшение во всех отношениях, кроме речи. Я говорил с Ферстером. Он думает, что это не случайное и скоропроходящее улучшение, а что улучшение может быть длительным…

Известия ЦК КПСС, 1989. № 4. С. 186–187.

М. М. ПЕТРАШЕВА

У ПОСТЕЛИ БОЛЬНОГО ИЛЬИЧА*

29 мая 1922 года она была свободна от дежурства и стирала у себя дома белье. Этот день запомнился ей на всю жизнь. Только окончила она стирку и развесила белье во дворе, как пришла за ней санитарка из больницы: "Доктор зовет, Алексей Михайлович Кожевников. К больному ехать".

— Явилась я к доктору, — стала рассказывать она. — А он, надо сказать, отлично ко мне относился. Я молода была, и, верно, потому все хорошо у меня выходило. "Едем, — говорит, — к больному пункцию делать". Ну, я живо оделась, приготовилась, а он спрашивает: "Вы знаете, к кому я вас везу?" — "Нет,

* Воспоминания М. М. Петрашевой были записаны Самуилом Маршаком в 1938 г. и переданы в редакцию "Литературной газеты" его внуком А. И. Маршаком в 1989 г. Ред.

не знаю". — "К Ленину". А тут как раз машина подъехала, сели мы с доктором вдвоем.

Дорога была красивая. В это время цвели вишни и яблони. Все было в цвету. Я видела, что мы едем по Каширскому шоссе, где находился в это время Ленин — я еще не знала. Кожевников спрашивает: "Узнаете места, по которым едете? Вон влево от нас Царицыно, а правее — Расторгуево. Мы едем в Горки".

Подъехали мы к небольшому двухэтажному домику. Поднялись на второй этаж. Там нас ждали Надежда Константиновна и Мария Ильинична. Я сразу надела халат, попросила примус, прокипятила инструменты. Мне показали, где находится больной. Я одна с инструментами в руках пошла к нему в комнату. Только я успела открыть дверь, как услышала: "Здравствуйте!" Еще человека не увидела, а он уже со мной успел поздороваться.

Позже я узнала, что он всегда со всеми первый здоровается: с сестрами, с врачами, с красноармейцами из охраны.

По фотографиям в витринах я думала, что он брюнет, а он оказался светлый, рыжеватый, широкоплечий, массивный — в белом белье на белой постели. Голова большая. Лицо не выхоленное, а простое. Глаза карие, прищуренные, смотрят остро, будто проверяют тебя. Когда я вошла, он приподнялся на локтях.

За мной доктор вошел, и мы приступили к делу.

Владимир Ильич очень терпелив был. Во время пункции он только крякнул. Не охал, не стонал — не в его это характере было.

Доктор переговорил с Надеждой Константиновной и предложил мне остаться подежурить у больного. Я,конечно, согласилась и только попросила, чтобы мою записку домой доставили. Написала: "Дежурю у больного", — а у кого именно и где, не упомянула. Так мои родные и не знали, что я у Ленина.

Отвели мне комнату. Ночь я провела не у больного. Этим дежурством я осталась недовольна. Какая же я дежурная, если не знаю ночью, что с больным? Так же нельзя!