Бойцовский клуб

Ты слабеешь и потеешь в этот момент. В этот момент ничто не имеет значения. Взгляд на звёзды — и тебя уже нет. Ни твой багаж. Ничто не важно. Ни даже запах изо рта. Снаружи темнота. Гудки ревут. Фары светят тебе в лицо — и тебе уже никогда больше не придётся идти на работу. Не нужно больше стричься.

Быстро, говорит механик.

Машина снова сворачивает, и механик сворачивает за ней.

Что, спрашивает он, что ты хотел бы сделать прежде, чем умрёшь?

Встречная машина непрерывно сигналит, а механик так спокоен, что даже поворачивается посмотреть на меня рядом с ним на переднем сиденье. И говорит: десять секунд до столкновения.

Девять.

Восемь.

Семь.

Шесть.

Моя работа, говорю я. Я хотел бы уйти с работы.

Сигнал проносится мимо, когда машина сворачивает, а механик не сворачивает за ней.

Ещё огни приближаются к нам, и механик поворачивается к трём мартышкам на заднем сиденье.

Эй вы, мартышки-космонавты, говорит он. Вы видели, как играют в эту игру. Признавайтесь сейчас, или мы все умрём.

Справа от нас проносится машина с наклейкой на бампере: «Я вожу лучше, когда пьян». Газеты пишут, что тысячи этих наклеек просто появились на машинах в одно прекрасное утро. И другие наклейки, например: «Сделай из меня отбивную».

«Пьяные водители против матерей».

«Перерабатывайте своих животных».

Читая газету, я знал, что это Комитет по дезинформации наклеил их. Или Комитет по беспорядкам.

Сидя рядом со мной наш чистый и трезвый механик говорит мне, да, эти наклейки про пьяных — часть Проекта «Увечье».

Три космических мартышки притихли на заднем сиденье.

Комитет по беспорядкам отпечатывает инструкции для самолётных кресел. Инструкции, на которых изображены пассажиры, дерущиеся за кислородные маски, пока их реактивный самолёт падает вниз на скалы со скоростью тысяча миль в час.

Комитет по беспорядкам и Комитет по дезинформации соревнуются, кто быстрее напишет компьютерный вирус, от которого банкоматы стошнит потоками десяти— и двадцатидолларовых банкнот.

Прикуриватель на приборной доске отщёлкивается, раскалённый. Механик говорит мне зажечь свечи на праздничном торте.

Я зажигаю свечи, и торт освещается под маленькими огоньками.

Что вы хотели бы сделать прежде, чем умрёте? — спрашивает механик и сворачивает навстречу приближающемуся грузовику. Грузовик сигналит, издавая один долгий рёв за другим, пока фары грузовика, как рассвет, становятся всё ярче и ярче, освещая улыбку механика.

Загадывайте побыстрее, говорит он в зеркальце заднего вида, где три космических мартышки сидят на заднем сиденье. У нас пять секунд до забвения.

Раз, говорит он.

Два.

Грузовик совсем рядом с нами, ослепительно сияющий и ревущий.

Три.

Научиться ездить верхом, раздается с заднего сиденья.

Построить дом, доносится второй голос.

Сделать татуировку.

Механик говорит: уверуйте в меня, и обретёте смерть вечную.

Слишком поздно: грузовик сворачивает, и механик сворачивает, но задняя часть нашего «Corniche» бьётся о край переднего бампера грузовика.

Всё что я вижу — это огни, фары грузовика уносятся во тьму, меня кидает в сторону двери, потом назад в праздничный торт и в механика за рулем.

Механик хватается за руль, пытаясь выровнять машину, и свечи торта гаснут. В одно совершенное мгновение в тёплом чёрном кожаном салоне машины нет света, и наши крики все звучат на одной глубокой ноте, на одной ноте с низким рёвом гудка грузовика. У нас нет ни контроля, ни выбора, ни направления, ни выхода, и мы мертвы.

Моим желанием прямо сейчас было бы умереть. Я — ничто по сравнению с Тайлером.

Я беспомощен.

Я глуп, и всё что я делаю — это чего-то хочу и желаю.

Моя маленькая жизнь. Моя маленькая дерьмовая работа. Моя шведская мебель. Я никогда, никогда не говорил этого никому, но перед тем, как встретил Тайлера, хотел купить собаку и назвать ее Антураж.

Вот, насколько хуже всё может быть.

Убей меня.

Я хватаю руль и поворачиваю — назад, в едущие машины.

Сейчас.

Приготовиться к освобождению души.

Сейчас.

Механик борется, чтобы направить нас в кювет, а я борюсь, чтобы сдохнуть.

Сейчас.

Поразительное чудо смерти. В одно мгновение ты ходишь и говоришь, а в следующее ты — предмет.

Я — ничто. Меньше, чем ничто.

Холодный.

Невидимый.

Я чувствую запах кожи. Мой ремень безопасности окрутился вокруг меня как смирительная рубашка, и когда я пытаюсь сесть, я ударяюсь головой об руль. Это больнее, чем должно бы быть.

Моя голова отдыхает у механика на коленях, и когда я смотрю вверх, мои глаза фокусируются на лице механика высоко надо мной, улыбающемся, ведущем машину. Я могу видеть звёзды снаружи окна водителя.

Мои руки и лицо в чём-то липком.

Кровь?

Крем с торта.

Механик смотрит вниз.

С днем рожденья!

Я чувствую запах дыма и вспоминаю праздничный торт.

Я чуть не сломал рулевое колесо вашей головой, говорит он.

Больше ничего, только ночной воздух и запах дыма, и звё— зды, и механик, который улыбается и ведёт машину, моя голова у него на коленях, и внезапно мне перестает казаться, что мне нужно сесть.

Где торт?

Механик говорит: на полу.

Только ночной воздух, и запах дыма всё ощутимее.

Я загадал желание?