Боярышниковый лес

Он заметил Джейн, воплощение элегантности и по совместительству сестру Поппи – заведующей домом престарелых. Джейн, которая, похоже, была в образце высокой моды – так показалось даже неискушенному отцу Флинну, – что-то беззвучно говорила статуе. Еще здесь обнаружился молодой человек, торговавший органическими овощами на рынке. Его губы тоже шевелились безмолвно.

Когда отец Флинн бросил последний взгляд на совершенно неподобающее, по его мнению, изображение матери Иисуса, ему захотелось спросить у святой Анны через ее изваяние, слышит ли она хотя бы какие-нибудь из обращенных к ней молитв, отвечает ли на них. И как поступает, если просьбы двух человек идут вразрез друг с другом?

Но подобный ход мыслей ведет к пустым фантазиям. И помешательству. Он не собирается им предаваться.

Отец Флинн вышел из грота, касаясь рукой его стен – сырых, исцарапанных посланиями. Прошел мимо кустов боярышника, густо разросшихся у входа, кустов, которые никто не прореживал, чтобы освободить дорогу, потому что они казались неотделимыми от чаяний, молитв и просьб столь многих людей.

К старой деревянной калитке и то была приколота записка:

«Святая Анна, услышь мой голос».

Эти голоса раздавались вокруг отца Флинна почти явственно. Много лет они звали, просили, заклинали. И в их хоре зазвучала его собственная короткая молитва:

– Прошу, дозволь мне услышать голоса пришедших к тебе и узнать, кто эти люди. Если я способен свершить здесь хоть какое-то благо, дозволь мне узнать, что они говорят и в чем нуждаются, и помочь им…

Глава 2 Самый острый нож на полке

Часть первая Недди

Я слышал, как люди говорят обо мне: «А-а-а, Недди. Не самого он острого ума…» Вот только я никогда и не хотел быть самого острого ума. Как-то давно у нас в кухне завелся острый нож, так все говорили о нем только с опаской.

«Убери острый нож на полку, пока дети себе ничего не отрезали», – просила мама, а папа предупреждал: «Всегда клади острый нож лезвием к стенке, а рукоятью к себе, чтобы на него никто не напоролся». Оба они жили в мучительном ожидании, что случится страшное и наша кухня окажется залита кровью.

Честно говоря, я тот острый нож жалел. Он же был не виноват, что пугает людей, – его таким сделали. Но я никому об этом не рассказывал, а то опять бы заговорили, что я простофиля.

Меня все так и звали – Недди Простофиля.

А все потому, что я не смог вынести писк мышонка, угодившего в мышеловку, и не удержался от слез, когда к нашему дому выскочила лиса, затравленная охотниками; увидев глаза несущегося со всех лап зверька, я отогнал его в сторону Боярышникового леса. Понятно, почему парни решили, что я простофиля, но, как по мне, мышонок не просился родиться в кладовке вместо чистого поля, где бы он тихо-мирно жил, пока не превратился в солидную старую мышь. А чудесная рыжая лисичка ну никак не могла настолько досадить всем тем собакам, лошадям и людям в красном, чтобы они с бешеной яростью мчались за ней во весь опор.

Вот только быстро и толково объяснять такие вещи у меня не выходит, потому чаще всего я и не берусь. Да от Недди Простофили никто многого и не ждет, так что меня особо не донимают.

Я думал, что, когда вырасту, все изменится. Взрослые не переживают и не расстраиваются по пустякам. Я был уверен, что и со мной так выйдет, но взрослеть, кажется, не спешил.

Когда мне было семнадцать, мы взяли фургон и всей толпой – я, мой брат Кит и его приятели – поехали на танцы за озера (а это довольно далеко от Россмора), и там оказалась одна девушка. Она выглядела совсем иначе, чем все остальные девушки: те надели платья на тонких бретельках, а она – толстый свитер под горло и юбку. А еще она была в очках, с непослушными пушистыми волосами, и, похоже, с ней никто не хотел танцевать.

Поэтому ее пригласил я, а когда танец закончился, она пожала плечами:

– Ну вот, разок сегодня я все же потанцевала.

Тогда я пригласил ее еще раз, а потом еще и, когда вечер подошел к концу, объявил:

– Нора, сегодня ты потанцевала четырнадцать раз.

– Наверное, ты захочешь меня проводить?

– Проводить? – переспросил я.

– Ну, подвезти, – бесцветным голосом уточнила Нора, покорно озвучивая цену, которую была готова заплатить за четырнадцать приглашений на танец.

Я объяснил, что мы живем по другую сторону озер, под Россмором, и домой поедем все вместе. На фургоне.

Было неясно, обрадовалась она или расстроилась.

В фургоне на меня обрушился град насмешек.

– Наш Недди влюбился, – распевали ребята до самого дома.

Четыре месяца спустя стало не до песен: у нас на пороге объявилась Нора в компании своего родителя, чтобы сообщить, будто бы я являюсь отцом ее будущего ребенка.

Меня как обухом по голове ударили.

В глаза Нора не смотрела, стояла, потупив взгляд в пол. Я видел только ее макушку. Грустные, распушившиеся кудерьки перманента. Меня захлестнула волна жалости к ней. И жалость стала еще острее, когда на Нору с отцом разом насели все мои братья во главе с Китом.