Бои местного значения

Поле вокруг установки чернело свежими воронками. Трудно было представить, как здесь могли уцелеть люди. Но они не только уцелели, а сражались и сбили немецкий бомбардировщик, который все еще чадил на белом поле. На одного стервятника и трех асов стало меньше. Один из них так и не выбрался из горящего самолета.

Старшина тряпкой протирал пулеметы. Боец набивал ленту патронами. Двое из расчета лежали на снегу, укрытые одной шинелью.

— Молодцы, — сказал я громко, чтобы слышал старшина.

— Не слышит он ничего, — ответил боец, — Контужен… Да хорошо, что еще так отделался!

Мы с Петром подошли к старшине и пожали ему руку. Он ничего не сказал. Только глаза у него затуманились и покатились крупные слезы. Старшина продолжал исступленно протирать тряпкой пулеметы, словно готовился к инспекторскому смотру. Потом мы помогли ему заправить ленты и попробовать установку в работе. Пулеметы работали безотказно. Старшина в благодарность молча пожал нам руки.

Потом он подвел нас к убитым, откинул край шинели. На нас смотрели застывшие глаза на суровых, побелевших лицах. Голова одного из них была в запекшейся крови. Старшина показал рукой в сторону, где дымился сбитый самолет. Мы его поняли. Это была их работа.

Как мы ни торопились с Петром, но Кравчук встретил нас с недовольным видом.

— Долго болтались! Принимайтесь за дело. Слышите? — и кивнул в ту сторону переднего края, где нарастала перестрелка. — А вы по гостям ходите…

Мы с Петром сразу же принялись за ручные пулеметы. И так же неистово их оттирали, приводили в боевое состояние, как и старшина свою установку.

Короткий зимний день был на исходе, когда над нашей деревушкой, над небольшим ее гарнизоном, опять появились немецкие самолеты. И все началось сначала. Только самолеты на этот раз держались гораздо выше обычного.

* * *

Как-то незаметно в прифронтовые леса пришел апрель.

Волна за волной в весеннем небе плыли строем немецкие транспортные самолеты. Они снабжали сидевшую в «котле» свою армию продовольствием и всем необходимым военным имуществом, а на земле, на еще белых полянах, окруженных темными, молчаливыми лесами, не прекращались кровопролитные бои. Граница между днем и ночью исчезла. Бесконечно долго тянулись фронтовые сутки, но ни у кого никаких намеков на отдых. Некогда. Даже воспоминания о довоенном времени на ум приходили редко. Все довоенное куда-то далеко отодвинулось. Но истинная ценность того, что было до войны, начинала осознаваться только теперь, на войне.

По ночам мы с Петром без устали ползали по передовой, занимались своими обычными делами, конца которым не было видно. А днем начиналась самая горячка — немцы пытались до наступления распутицы прорвать окружение, а наша ударная армия стремилась во что бы то ни стало удержать их там и уничтожить.

Снег таял медленно, но уже чернели за лесом дороги и местами поля. По утрам стояли густые туманы.

Как раз в момент обсуждения довольно мрачных прогнозов на весеннюю пору в этих краях начальника мастерской вызвал заместитель командира полка. Кравчук быстро собрался, потуже затянул ремень на ватнике и уже на ходу обронил:

— Черт его знает, что придет в голову начальству в такой туман.

Он побаивался строгого майора и всегда пытался заранее разобраться, о чем пойдет речь, чтобы быть готовым к докладу.

Вернулся Кравчук хмурый. Чулков передал ему котелок с супом и ждал распоряжений.

— Вот что, — сказал Кравчук, — приказано собираться и быть наготове.

Разъяснений не последовало.

— А что нам собираться? У нас все собрано, — ответил Чулков. — Позавтракаем — и в бой…

Кравчук вытащил из кармана газету и протянул ее Чулкову, но тот, сославшись, что плохо разбирает мелкий шрифт, передал ее Петру.

— Слыхал? — обратился ко мне Петр, поднимая над головой листок дивизионной газеты.

— Что там?

— Мы тут сковываем огромную массу гитлеровских войск, которые нацелились обойти Москву с севера. Не выйдет, герры колбасники, мясники, лавочники, бауэры и всякого рода фюреры! Попались в мешок — и не выкарабкаться вам отсюда, — ликовал Петр.

Кравчук оторвался от котелка и, задержав ложку у рта, покосился на Петра. Он, кажется, что-то хотел ему сказать, но передумал или не хотел начинать разговор с ним, любившим поговорить. Кравчук же не терпел длинных разговоров. Иногда случалось небольшое отступление от этого правила, но происходило это редко и только лишь в отличном расположении духа.

— Значит, не зря мы тут с тобою, товарищ старший сержант, на брюхе ползаем! — продолжал Петр.

Кравчук хмыкнул неодобрительно. А Чулков, зная начальника, постучал ложкой о котелок, но Петр не унимался. Начал предлагать свои варианты разгрома и полного уничтожения окруженной немецкой группировки. Чертил на снегу шомполом расположение наших и немецких позиций, возмущался тем, что в газете не могли ни разу напечатать схему фронта для наглядности. Наблюдая за Кравчуком, я тоже попытался утихомирить Петра.

— Мало тебе наглядности на месте? — спросил я, чтобы охладить не совсем уместную горячность друга.

— Я плохо представляю ширину коридора, который отделяет окруженных от линии фронта.