Бои местного значения

В прихожей, за столом, сидела дежурная — девушка в телогрейке, теплом платке и валенках. Она склонилась над какими-то конспектами и, пока не дочитала страницу, не подняла головы. Я ждал, протянув удостоверение о демобилизации. Она его быстро пробежала и теперь уже пристально смотрела на меня, как на знакомого ей человека.

— У нас очень холодно, — извинялась девушка.

— А что делать? — сказал я, внимательно разглядывая ее.

— Занимайте любую кровать, — открывая дверь в просторную комнату, предложила дежурная. Я увидел не менее двадцати кроватей, поставленных в два ряда, как в казарме. Все они были аккуратно заправлены. Виднелись белые простыни и маленькие подушки на одеялах неопределенного цвета. На двух кроватях лежали постояльцы, укрывшись с головами одеялами и шинелями; остальные были свободны. Я выбрал кровать под стенкой, положил на нее вещмешок. Девушка стояла около меня.

— Теперь бы еще чаю — и можно ложиться спать, — обратился я к ней с надеждой, что она подскажет, где можно поужинать.

— Я скоро сменюсь и могу показать столовую для военных.

— Я подожду.

Через час мы вышли на улицу, которая вела от вокзала в город. Вверху, у тусклых фонарей, кружились снежинки. Спешили домой прохожие. По дороге я узнал, что моя спутница — студентка медицинского института и что ей приходится подрабатывать, где придется. Она почему-то стала рассказывать о лесном институте. Это вновь насторожило меня.

— Можем зайти. Здесь недалеко, — предложила девушка.

— Зачем? — спросил я.

— К знакомым, — как-то уверенно намекнула она.

— Вы думаете, что это обязательно?

— Только для тех, кому этот институт — что божество для паломника.

— Паломники фанатично верят в святость божества.

— А вы нет?

— Нет, — твердо ответил я.

Мы остановились у столба, на освещенном пятачке. Над нами покачивалась и мигала под тарелкой лампочка. Я ничего не говорил моей спутнице, но она откуда-то догадывалась о цели моего приезда, а следовательно, знала Валентину. Долго я рассматривал студентку с конспектами под мышкой. Она загадочно улыбалась.

— Это вы втащили меня тогда в подвал? — наконец дошло до меня.

— Ваша знакомая тоже помогала, — сказала Ирина и заглянула мне в глаза.

Я поблагодарил ее, и мы с ней расстались у столовой.

…Только под утро, стянув на себя с других кроватей не меньше десяти тонких, потертых одеял, я уснул. Мне снился какой-то сон.

— Алеша, милый… — кто-то тихо говорил мне на ухо.

Я не сразу разобрался с привидением, которое навалилось на меня. Долго протирал глаза, не веря самому себе, что все происходит не во сне, а наяву. Около меня сидела Валентина. Я пригладил взлохмаченные волосы, провел рукой по небритым щекам, поглядывая на раскрасневшееся лицо Вали с ямочками на щеках. Она поправила шляпу на своих длинных волнистых волосах, спадавших на плечи.

— Тебя не узнать, — сказал я с некоторой растерянностью и смущением. Ее приход застал меня врасплох. Спал я в гимнастерке, а на тумбочке лежала шапка, которую ночью надевал, так как мерзла голова.

— Почему ты здесь остановился? — спросила она с тревогой и обвела глазами неуютную холодную комнату.

Кроме узких железных кроватей, высоких самодельных тумбочек между ними и единственного плаката на стене, в комнате никого и ничего не было. Двое таких же, как и я, демобилизованных, ночью собрались и ушли на вокзал. С плаката на нас строго смотрела «Родина-мать», призывно подняв руку вверх. Она была единственным свидетелем нашего свидания.

— Как ты меня нашла здесь?

— Ирина сказала.

Мы надолго замолчали. Я пытался собраться с мыслями и как-то объясниться с ней, но из этого ничего не получилось. За годы, прошедшие после нашей первой и единственной встречи, я столько о ней передумал в окопах, столько мне хотелось ей сказать, а теперь, глядя на нее, не мог выдавить из себя слова. Я ее представлял школьницей, а передо мною сидела женщина, которая смущала меня своим броским видом. Единственное, что еще осталось от той, прежней Вали, это ее грудной бархатный голос, но и в нем слышались мне новые оттенки, незнакомые и настораживающие.

Валентина не могла не почувствовать мою сдержанность и что-то неладное в этой затянувшейся паузе.

— Я готова бросить институт и уехать с тобой на край света, — первой нарушила она молчание.

— Зачем? Куда? — спросил я ее молча, глазами.

Она достала из модной трофейной сумочки платочек и прикрыла им мокрые глаза. Когда она немного успокоилась, я спросил ее:

— Правда, что тебя из комсомола исключили?

— Тебе успели рассказать…

Она уткнулась мне в грудь, обхватила руками плечи и сквозь плач, с отчаянием, страстно заговорила:

— Я никогда, никому тебя не отдам! Слышишь? Не отдам… Пойми и — прости…

Но этого простить я не мог. Еще вчера казалось, что все тяжкие испытания позади, и вдруг снова приходилось принимать очень трудное решение, как на фронте, когда речь заходит о срочном отступлении с занимаемых позиций…

40

Поезд покачивало, сонно бормотали вагонные колеса. Ночную темноту по временам пронзали плывущие световые крылья. Я не спал. В голове толпились разные нестройные мысли.