Бои местного значения

Ровно в 8.30 над НП командира батальона взвилась зеленая ракета и, описав небольшую дугу, не долетев до земли, задымила и растворилась в сыроватом весеннем воздухе. В последнее время комбат, ничего никому не объясняя, выбирал только цвет, дающий «зеленую улицу» при движении вперед… Тихое утро вдруг потряс шквал разрывов, ураганом покатившихся на окопы и траншеи вражеской обороны. Артиллерийская подготовка хотя и была мощной, но уже не вызывала того смешанного тревожного чувства, которое всегда охватывает тех, кто приготовился через считанные минуты после ее начала двинуться к противнику, чтобы и смертельной схватке выбить его из глубоких траншей. Солдаты и офицеры справа и слева от меня, сколько я их мог видеть, обвешанные гранатами, обхватив винтовки и автоматы, молча курили, присев на корточки в траншее. Они пережили не такие артиллерийские подготовки и прорывали не такие оборонительные рубежи. Много всего этого было на их счету, прежде чем дошли они до Одера. Мне передавался оптимизм солдат. Он угадывался и в молчаливом спокойствии командира стрелковой роты, наблюдавшего вместе со мною в бинокль за «своим куском» вражеской траншеи. Поглядывая на него, впившегося глазами в какую-то точку на том «куске», я ожидал, что он непременно укажет мне цель, а он, опустив бинокль, с удовлетворением, по-деловому сказал:

— Молодцы! Накрыли! Бревна вверх полетели… Роте будет легче.

Я не видел, как летели бревна, но догадывался, что наши артиллеристы подавили огневую точку противника, которая могла бы встретить роту губительным огнем.

Чуть в стороне от нас стремительно промелькнули три краснозвездных штурмовика, выпорхнувших из-за леса в нашем тылу.

— На переправу через Одер полетели, — высказал свое предположение командир роты. — Может, не надо разбивать переправу? А?

Я не совсем понял его и на секунду оторвался от бинокля.

— Надо захватить переправу целой. Нам же ее наводить, — продолжил свою мысль командир роты.

Он подтянул ремень на короткой телогрейке, надел каску, которая лежала на бруствере, взял автомат.

Приближалось время атаки.

Над нашими головами со свистом возвращались с задания штурмовики. Один из них приотстал и сильно дымил. Он все больше терял высоту, почти задевая за верхушки деревьев. Через несколько секунд в лесу у шоссе послышался сильный взрыв, и вслед за этим высоко в небо поднялись черные клубы дыма. Командир роты снял каску и на мгновенье застыл, повернувшись лицом к лесу, где горел самолет.

— Ну держитесь, арийцы!.. — Он угрожающе поднял вверх автомат и потряс им над головой. — Конец пришел! — протянул мне руку, а сам гневно и грозно скомандовал: — Рота!..

К этому слову командир больше ничего не добавил, но бойцы, которых он не раз водил в атаку, понимали его с полуслова. Они устремились за ним к немецким траншеям. И противник, как только увидел цепь атакующих, усилил огонь. Но остановить роту и весь наш батальон никакая сила уже не могла. Совсем немного оставалось до первых городских кварталов. Завязались последние для нашего полка уличные бои. Они оказались нелегкими, но во второй половине дня полки дивизии овладели Дамм Форштадтом, восточной частью Франкфурта-на-Одере.

Перед тем как переправиться через Одер, сосредоточивали подразделения полка, свозили в одно место убитых. Среди них я увидел заряжающего Костю, который ночью говорил, что смешно погибать в последние дни войны. На его лице застыла лукавая улыбка, выражавшая презрение к смерти. Парторг минометной роты наклонился над ним и достал из кармана его гимнастерки партийный билет в самодельной обложке.

— Погиб… А какой был боец! — проронил старшина.

Стоя с обнаженной головой около убитого, мне хотелось сказать всем о его жизнелюбии, о том, что ему бы еще жить и жить, а он, коммунист, отдал свою жизнь за освобождение от коричневой чумы совсем чужого города.

— В вечном неоплатном долгу все живые на земле перед ним, рядовым бойцом Красной Армии!

Это единственное, что я смог сказать твердым голосом.

— Пойдем, — взял меня под руку командир стрелковой роты. — Посмотрим переправу.

Я чувствовал, как он меня крепко держит, и от этого и оттого, что и в атаку шли мы с ним бок о бок, на душе становилось легче. После боя приходит какое-то непередаваемое чувство, когда хочется, чтобы рядом был близкий, понимающий друг, который ни о чем спрашивать не будет. В сердце каждого, кто только что шел под пули и не думал о том, чтобы выжить, остаются на какое-то время, а может, и на всю жизнь следы утихшего боя, которые никакими словами по передать. Оба мы находились в этом состоянии, но не перебирали в памяти пережитое, пройденное, в том числе и следы этого еще не остывшего боя. Вряд ли может понять это состояние тот, кто не прошел сквозь огонь, кто бой наблюдал со стороны.

Со мною шагал мужественный офицер — командир стрелковой роты, удивительно скромный человек. Ему было что сказать. Для этого достаточно побывать в одном таком уличном бою. Спроси его сейчас, он ни за что не станет рассказывать, объяснять, как только что одержал победу в смертельной схватке с жестоким врагом.