Богом данный

Все случилось стремительно. Конь взвился на дыбы, просто взметнулся белоснежной молнией. Девушка упала на пол и свернулась клубком. Конь бросился к дверям и они сотряслись от удара. Всё смешалось, и люди, и кони… кто-то из моих вскрикнул, что вовсе никуда не годится — в любой ситуации требуется сохранять невозмутимость.

И я невозмутим, да. Стою и смотрю. В воздух поднялась пыль, животное мечется в своём вольере, я не могу разглядеть крошечную фигурку на полу. Закрываю глаза. Представляю, как копыто, подкованное металлом обрушается на её тело. Оно у неё такое красивое… такая нежная кожа. И остро чувствую, что если она умрет сейчас, это будет неправильно, да. Совершенно не к месту будет эта нелепая смерть.

Сергей достал пистолет, но я остановил его рукой. Мне показалось, что что-то изменилось. Конь словно устал. В детстве я удивлялся, как это могут лошади спать стоя? Разве они не устают? Вот этот устал. Он просто обрушился на пол, тяжёлой тушей. Дышит тяжело, и не понять даже, ранен или нет. Зато девушка жива. И вместо того, чтобы бежать она садится ближе к коню. Смахивает пену с морды, осторожно треплет его лбу, гладит шею. Конь словно успокаивается.

— Фантастика, — протянул конюх и выматерился.

Животное всхрипнуло и девушка посмотрела на нас укоризненно — следовало быть тише.

— Он устал, — сказала она негромко. — Просто устал и ему страшно. И он гордый, очень гордый…

Правильно Виктор сказал — сумасшедшая. Она просто легла рядом с конём и провалялась там битый час, я устал ждать, успел сходить в столовую и попить кофе, выкурить пять сигарет. Потом наконец она поднялась с пола, пошатываясь, постучала в дверь бокса, чтобы ей открыли.

— Воды принесите… сена, что вообще кони едят? Я постою рядом, пока он будет есть.

Конь шумно пил и косился глазом на зарешеченное окно косился, знает, что там мы. А мы ему не нравимся. Ничего, девушке, которая называет себя Лизой я тоже не нравлюсь, она же терпит… понимает, что выхода нет. Конь ел жадно, торопливо, точно боялся, что Лиза уйдёт, и доедать ему придётся без неё. А потом она открыла дверь, благо теперь её не запирали. Всё прыснули в разные стороны.

Девушка покрутила головой, пошла к воротам, через которое выпускали лошадей. Здесь небольшой пятак, на котором животным дают размяться, чтобы не застаивались, туда она и пошла. Конь — за ней. И мы тоже. Они сделали два круга, очень медленно. Девушка немного прихрамывает, видимо все же, ушиблась, конь осторожно — обнюхивает все, словно пёс. Прошлись и к нам вернулись.

— Это твой хозяин, — сказала она коню, указав на меня. — Он может не нравиться тебе… но изменить ты ничего не можешь.

И прошла снова в стойло, конь тоже, вернулся к своей кормушке, а девушка вышла на улицу и села на крыльцо. Я ждал, что она заплачет, но она не плакала. Смотрела куда-то в землю и ожесточённо терла испачканный рукав куртки.

— Ты ничего не хочешь сказать? — спросил я.

Стою на ступенях, возвышаюсь над ней, на душе как-то… непонятно.

— Нет, — пожала плечами она. — Куртку только жалко… испортилась.

Она поднялась и прихрамывая пошла к машине, к той самой, на которой её привезли. Села, закрыла дверь и принялась смиренно ждать, когда её увезут обратно. Непонятная девушка, порой кажется, что сломалась совсем, а потом как выкинет…

— Вы все ещё думаете, что…

Я оглянулся, Сергей стоял прямо за мной, видимо тоже с интересом рассматривал девушку. Он давно был со мной, Сергей, с самого начала… Он все знал.

— Не знаю, — честно ответил я. — Поехали домой.

Подъехали к дому, уже вечереет. Вельзевул, который вообще был псом, который живёт сам по себе, подбежал, жадно втягивая запахи — конюшни его завораживали, но брал я его туда редко, животные пугались. Лиза шла, пытаясь на него не смотреть, она смотрела на дом. Я старался дистанцироваться от неё, не приближаться к ней по крайней мере до тех пор, пока не пойму что она такое. А сейчас догнал в несколько молчаливых шагов просто чтобы поймать её взгляд. Поймал… она ждала встречи с домом, может боялась его, но он явно её заворожил. Интересно, ещё интереснее…

Я переоделся, сбросил одежду, которая впитала в себя запахи конюшни, принял душ. Я все ещё был бодр, но эта бодрость уже была напускной — уснуть мне не удавалось. Я засыпал перед самым рассветом на час, полтора, и сон этот был таким больным, словно мой организм сдаваясь просто терял сознание. Но того сна… его ещё хватало.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я привык работать по ночам, ночь это самое прекрасное время суток. Днем я предпочитал отсиживаться в своём склепе, что доброты моему образу не придавало. За глаза меня называли упырем, я это знал, забавлялся. Вслух и в глаза не решился бы ни один из них. Я чувствовал их страсть, зависть, впитывал их, Ирма говорила, что однажды все эти эмоции меня отравят. А раньше, в самом начале «карьеры» приходилось черпать и боль, много чужой боли.

— Богдан Львович, — привстала со своего места секретарша.