Богоборец. Первый шаг

Тогда, шесть лет назад, самостоятельное обучение чтению в итоге просто пошло в копилку моих общих странностей. Одной больше, одной меньше... Что мать, что дед уже поняли — ребенок им достался более чем необычный. И с каждым годом убеждались в этом все больше. Еще спустя какое-то время я вернулся к своей старой практике ведения дневника. К тому моменту у меня накопилось несколько «бревнышек» за легкие Достижения, и даже парочка Гранитных монет — этого оказалось более чем достаточно, чтобы купить несколько пачек местной бумаги — желтоватой, но плотной. Покупать пришлось, конечно, через деда. Помучавшись некоторое время с чернилами, гусиными перьями и отвратительной мелкой моторикой моего детского тела, я, наконец, вошел в колею. Следующие годы я ежедневно выписывал полезные моменты из разговоров и — куда чаще — прочитанных книг, компонуя тысячи размытых мыслей и философствований во что-то более-менее четкое. Собственные же размышления на всякий случай писал по-русски — уж больно много там попадалось моментов, которые знать не стоило никому. Вообще.

С того момента, как я перестал скрываться, книги стали для меня одной из основных отдушин. Для местного аналога средневековья их вообще было подозрительно много и с подозрительно хорошим шрифтом. Пусть и не сильно разнообразных. В нашем мире в подобные времена книги были уделом исключительно богатых, а процентов так девяносто пять населения были откровенно неграмотными. Так что невольно вставал вопрос — а почему тут с этим моментом дела обстоят настолько лучше? Да, неграмотных тут все еще была куча — даже подобия общего образования в этом мире не было. Но многие учили детей читать дома. И в итоге каждый третий, а то и второй, человек в Гельте мог, пусть по слогам, но прочитать вывеску или даже несколько предложений из несложной книги. В городах же, скорее всего, дела обстоят еще лучше.

Первое время я грешил на то, что книгопечатание тут все же есть, просто его почему-то никто не упоминает. Позже я доподлинно узнал, что ничего похожего (в привычном смысле) здесь все-таки не придумали — и, возможно, никогда и не придумают. Книги писали и множили в основном специализирующиеся на этом ремесленники-практики, с даньтянями, окрашенными Водой. Насколько понимаю — управляя чернилами (жидкость, все-таки) либо при помощи техник, либо через соответствующие артефакты. Выходило медленнее, чем с продвинутым книгопечатанием, но все же быстрее, чем вручную, и даже быстрее, чем получалось на первых типографских станках. Поэтому книг было в целом более-менее достаточно и они даже не были разорительно дороги... но сложившаяся ситуация накладывала существенный отпечаток на местные жанры. Писали книги почти исключительно практики. А если они о чем-то писали — то либо о богах, либо о истории, либо о том, как правильно, по их мнению, надо развиваться. В итоге эти три направления занимали процентов так девяносто девять от всего местного книжного творчества. Редкие исключения, вроде тех сказок, что мне читали в детстве, лишь подтверждали правило. Да и сказки те... По сути, «пересказы для детей» реальных исторических событий. Если когда-нибудь завяжу со своим Путем к Небу, надо будет познакомить этот мир с концептом художественной литературы, выдуманной от начала до конца. Глядишь, взорву местное общество...

Больше всего разочаровывал тот факт, что область книг о саморазвитии была плотно оккупирована энтузиастами и графоманами. Действительно сильные и знающие адепты делиться опытом просто так не собирались (да и в деньгах чаще всего не особо нуждались). А более слабые и менее информированные просто компилировали прочитанное и услышанное ими, щедро разбавляя эту смесь водой из собственных измышлений. Последние, зачастую, сильно смахивали на наркотический бред.

Что же до моего собственного развития...

На Путь к Небу я уже встал твердо, и шагал по нему... ну, не семимильными шагами, но довольно-таки быстро. Поначалу не обходилось без проблем. Постоянная концентрация на впитывании Ци выматывала донельзя. Даньтяни и меридианы упорно не хотели открываться. Сродство со Стихиями росло настолько медленно, что доводило меня до исступления.

Но, постепенно, дело пошло. Свое духовное тело мне представлялось чихающим и хрюкающим ржавым жигуленком, который заводится только с толкача, а когда все же заведется — разгоняется мучительно медленно. И я все эти годы, изо всех сил упираясь в землю, с трехэтажными матами и вздувшимися венами на лбу, толкал этот чертов жигуль, пока он, наконец, не тронулся с места, набирая скорость.

И теперь, пожиная плоды своих трудов, я катился с некоторым ветерком.