Богиня прайм-тайма

– Никто не обгонял и не ехал, а народу было полно!

Только я не очень смотрела. Мы с Леной Малышевой там повстречались и разговаривали, а потом, когда сообщение пришло, я вернулась сюда.

– Какое сообщение?

– Да обыкновенное! Что тут с подводками проблемы и чтобы я возвращалась.

– Кто его прислал?

Она пожала плечами.

– Кто-то из редакторов.

– Кто именно, Алина?

– Да можно посмотреть. Где мой телефон?

Мобильник висел у нее на шее. Неизвестно зачем во время разговора она повесила его на себя. Ники пальцем показал куда-то в середину ее груди – жест вышел на редкость неприличным.

Сейчас же. Немедленно. Как только за мной закроется дверь кабинета…

Что?.. Он позабыл, что именно должен сделать так срочно.

Ах да. Позвонить Свете и договориться о романтическом свидании. То есть не Свете, а Лене. Да, точно Лене.

Сообщения в памяти телефона не было.

* * *

Бахрушин долго получал и согласовывал какие-то разрешения и тихо бесился от того, что это происходит так медленно. Все согласования укладывались в рамки “нормального рабочего процесса”, потому что в Кабуле он – обычный журналист, один из многих, и местным начальникам наплевать на него, как и на всех остальных.

Было холодно, и низкие рваные тучи цеплялись за серые горы и оставались на них, как пришпиленные.

Вниз, на город стекали только облака, но этого было достаточно, чтобы все вокруг выглядело мрачным, словно черно-белым.

Ему нечем было заняться, пока не получил разрешений и бумаг, он не мог не то что выехать из города, но даже выйти за переделы гостиничного двора. Колеса многочисленных машин превратили его территорию в непролазное топкое болото, посреди которого всегда горел костер. Бородатые люди в длинных халатах и камуфляже сидели вокруг огня в кружок, говорили так громко и агрессивно, что казалось – вот-вот подерутся!

Сердце сильно болело, и нитроглицерин почти не помогал, особенно по ночам.

Ольга будет очень сердиться, если узнает, что у него болит сердце. Она всегда на него сердилась, когда он болел, – так волновалась, что не могла с собой справиться.

Ольга будет сердиться, а он отшучиваться, и все встанет наконец на свои места.

Если только она жива.

Если бородатые люди со злыми глазами пока сохранили ей жизнь. Временно.

На той самой военной базе, где его жена и Ники Беляев были в последний раз, он оказался только под вечер третьего дня – замученный, усталый и мокрый с головы до ног. Кокча разлилась, и переправа оказалась трудной и продолжительной. Журналисты, приехавшие вместе с ним, моментально растворились в подступающих со стороны гор сумерках. Им надо было успеть хоть что-то снять до наступления темноты, а Бахрушин отправился искать командира.

Никто долго не понимал, кто именно ему нужен, или делал вид, что не понимает, – здесь все так обращались с иностранцами, словно те и не люди вовсе, а некое подобие говорящих животных!

Охранник возле камышовой будки долго и пристально рассматривал его документы, а потом так же долго объяснялся с напарником – размахивал руками, говорил возбужденно и громко. Бахрушин курил и разглядывал жемчужные горы, которые стремительно пожирала темнота. Потом в перепалку ввязался переводчик, а может, они и не ссорились, а вели дружеский и конструктивный разговор?

От близости этих самых гор ломило затылок. А может, от ненависти – совсем недавно он вспоминал про налет цивилизованности и про то, как он тонок! Где-то в середине гор его жена. Жена и три парня-журналиста, ни за что ни про что попавшие в ад.

Всякие глупые детские мысли лезли ему в голову – вроде той, например, что, если бы у него был гигантский бульдозер, а лучше инопланетная космическая установка, он срыл бы горы до основания, и нашел бы Ольгу, и забрал домой, и поил бы ее чаем, и делал бы еще что-нибудь сентиментальное и немыслимое, и больше никогда и никуда не пустил бы ее!

– Хей! – сказал кто-то из бородатых и ткнул его в плечо. Бахрушин оглянулся.

Бородатый показывал автоматом куда-то за камышовую будку, и переводчик кивал как заведенный, но ничего не говорил, и Бахрушин понял, что должен идти туда.

Тропинка пропадала за ближайшим поворотом, как будто в пропасть сваливалась, а может, и сваливалась, потому что в темноте тихо шуршало, камушки сыпались, стекали куда-то. Свет единственного фонаря на будке сюда не доставал, и дальше начиналась непроглядная темень. Именно про такую говорят, наверное, – хоть глаз выколи.

Серое глиняное строение возникло совершенно неожиданно и прямо посреди тропинки. Ни огонька, ни проблеска.

Бородатый, шедший за ним почти вплотную, слегка подтолкнул его в спину, и Бахрушин шагнул наугад, в черноту. Под ногами чавкало – дождь, что ли, здесь шел?!

Они повернули, и жидкий свет лампочки над деревянной дверцей показался Бахрушину ослепительным и нереальным. На пороге стоял еще один бородатый, точная копия всех предыдущих. Он кивнул и посторонился, пропуская Бахрушина внутрь, в тесное помещеньице с голыми стенами и земляным полом. В противоположной стене – еще одна дверь и почему-то окно. Зачем окно в другую комнату?! Или здесь так принято?

Бахрушина обыскали.