Богиня прайм-тайма

Под ярким светом гримировальных ламп было тепло и все время клонило в сон. Она даже стала задремывать и чуть не рассыпала с коленей бумажный вариант сегодняшней программы, который непременно должна была прочитать перед эфиром.

Даша наклеила ресницы, прижала глаз и сказала с чувством:

– Тебя гримировать – одно удовольствие! Ты красивая и так хорошо сидишь!

– Спасибо, – засмеялась Алина.

– Нет, правда! Бывает, знаешь, как придет, как сядет, начнет вертеться, а хуже того – руководить! Сюда коричневым намажьте, сюда розовым, румян мне не надо, пудру только светлую! Пока накрасишь, с ума сойдешь! Потом – зачем вы мне глаза подвели, мне не идет, а сама в очках! Если глаза за очками не подводить, их вообще в камере не видно! – Даша говорила и ловко красила только что приклеенные ресницы. Алина мужественно терпела. – А ты никогда глупостей не говоришь.

– Даш, я же знаю, что хорошие гримеры – большая редкость. Ты просто отличный гример.

– Ну да, – легко согласилась Даша, не страдавшая излишком скромности, мазнула в последний раз, отошла и стала любоваться несказанной Алининой красотой и своей работой. – Уж я-то знаю, как в студии свет стоит, чего можно мазать, а чего нельзя! Ну, посмотри теперь! А губы так оставить или потемнее сделать?

Алина внимательно и придирчиво посмотрела на свои губы – как будто на чьи-то чужие. Она умела так смотреть на себя, со стороны.

Все отлично. Даша справилась с задачей. Ничуть ее не изменив в общем и целом, она все сделала ярче – глаза, брови, ресницы, щеки. Жесткий студийный свет не терпит естественных бледных красок. Ненакрашенная будешь выглядеть больной. Накрашенная слишком сильно – вульгарной.

– Оставь так, по-моему, нормально.

– И по-моему, тоже. Костюм?

– Еще рано, Даш, все помнется.

– И костюм у тебя сегодня идеальный. Люблю лен.

– Мгм, – пробормотала Алина и перевернула страницу верстки. Она не прочитала еще и половины, а времени было мало.

– Может, кофейку тебе заварить?

– Давай лучше чаю, Даш. Зеленого, что ли.

– Сейчас сделаю. И снять тебя сегодня должны хорошо.

– Почему? – машинально спросила Алина. Она почти не слушала. Верстка ей решительно не нравилась, а менять что-то было уже поздно.

Вечером, после эфира, на летучке ей придется серьезно ругаться со Здановичем и остальными редакторами. Почему-то они думают, что “Новости” могут позволить себе быть скучными! Чушь какая!

– Ники Беляев вернулся. Сегодня его смена, он снимает. А он лучший оператор. Говорят, есть еще какой-то мужик в “Видеоинтернэшнл”, тоже неплохой, Но наш Беляев лучше всех!

– Посмотрим.

– Да я точно знаю, Алин. Кончились твои мучения.

– И не было особенно никаких мучений.

Держа в опущенной руке белый электрический чайник, Даша остановилась перед дверью.

– Как это – не было! Каждый эфир мучения! Как они свет на тебя ставят, ужас один!

Сверкнула табличка с надписью “артистическая”, и дверь закрылась, сразу отделив Алину от шума коридора. В эфирной зоне всегда было оживленно, даже вечером. Почему-то все комнаты, где они готовились к эфиру, назывались “артистическими”, хотя никаких артистов там отродясь не водилось.

А может, артисты понимались телевизионным начальством в широком, так сказать, глобальном смысле этого слова.

Мир – театр. Люди – актеры. Старик Шекспир, кажется, придумал.

Надо бы с Бахрушиным поговорить, почему каждая программа – такая скукотища, но ему сейчас не до нее и не до программы.

Ольга Шелестова пропала, и это моментально стало известно всем. Она пропала, а Беляев, который находился там с ней и который сегодня должен снимать Алину, вернулся целым и невредимым.

Неясно было, что там произошло и что будет дальше, так как никаких тел пока не нашли – ни бахрушинской жены, ни троих других, пропавших с ней.

Ужасно было так думать об Ольге – тело, – и Алина знала, что это ужасно, и все-таки думала.

Несколько дней все шушукались по углам и курилкам, передавали друг другу какие-то немыслимые слухи, а девчонки-ассистентки даже бегали на третий этаж, где был кабинет начальника, чтобы посмотреть, как “он переживает”. Алина, узнав об этом, их разогнала и велела администратору получше смотреть за персоналом. В результате все оскорбились – и девчонки, и администратор, – но бегать перестали.

Бахрушин решительно и бесповоротно ни с кем и ничего не обсуждал.

Несколько дней все маялись неизвестностью и сочувствием, Зданович сунулся было с вопросами, но Бахрушин его выгнал. В компании булькали и пузырились какие-то слухи, всплывали на поверхность разнообразные версии, одна страшней другой.

Вчера… Вчера “МИД России сделал официальное заявление”.

Оно пришло по ленте, и в редакции о нем узнали раньше всех.

Заявление как бы окончательно определило положение. Ольга и трое других журналистов стали называться “пропавшими без вести”, и все, что нужно, и все, что бывает всегда в подобного рода бумагах, в этой тоже присутствовало – решительный протест, силы реакции, информационная война, мировой терроризм, и призыв сплотиться, и обещание сделать “все возможное”.

Бедный Алеша Бахрушин.

Что ему до “официального заявления” и призыва сплотиться!..