Богиня прайм-тайма

Она опять помолчала, и он уже начал раздражаться – сколько можно! Она не девочка из детского садика, а он не воспитатель Макаренко. И не педагог Ушинский. И не…

– Алеш, я понимаю, что это идиотизм и глупые шутки, – тихо и четко выговорила Алина Храброва, – но сегодня, прямо перед вечерней версткой, я в своем компьютере прочитала, чтобы я убиралась из эфира или будет хуже.

Бахрушина как будто стукнули по голове пустым ведром – ощущение и звон идеально соответствовали удару именно ведром.

Почему-то он спросил:

– Что значит, хуже?

Она пожала плечами и опять улыбнулась:

– Убьют.

– Подожди, – вдруг сказал он и взялся за лоб, – что значит в твоем компьютере?

– То и значит. В моем компьютере.

– Где эфирная верстка?!

Она посмотрела на него:

– Ну да. В том-то и дело.

* * *

Из машин долго никто не выходил, а потом высыпалось сразу много людей – Ольга насчитала пятерых моджахедов. Трое были в национальной одежде, с “Калашниковыми”, белыми длинными мешками за спиной и почему-то керосиновыми лампами на поясе. Остальные в джинсах и майках, но тоже с автоматами.

Паника разинула отвратительно смердящую пасть, одним броском приблизилась и посмотрела Ольге в глаза, готовая ужалить.

Ну что, поинтересовалась презрительно, как тебе еще и это? Все приключений не хватает, все драйва тебе подавай – так на, получи сколько хочешь этого самого драйва, хлебни сколько сможешь, только не подавись!

Журналистка! Ты трусишь, как кухарка, завидевшая мышь в крупе, – только и осталось тебе, что подхватить свой фартук, завизжать пронзительно, взлететь на табуретку и ждать, когда заявится на чай знакомый солдатик, выгонит из крупы мышь! Некуда тебе деваться вместе со всем твоим журналистским апломбом, профессионализмом и железной уверенностью, что редакционное удостоверение и “благородная миссия” делают тебя неуязвимой!

Вот сейчас, через десять секунд, они за тебя возьмутся. Им наплевать на твое удостоверение, “миссию” и на то, что ты гражданин свободной и далекой страны!

Они вообще вряд ли подозревают о том, что ты человек, чего уж говорить о гражданине! Им нет до тебя дела, даже этому нет, у которого французское имя и отец в Париже. Они рождены, чтобы убивать и получать за это деньги, и ты для них просто товар. Предмет торговли.

Только никто не станет тебя выкупать – у твоей страны масса других забот, и не на что тебе надеяться, это уж точно.

Никто не поднимет на ноги МИД, никто не станет заявлять никаких нот протеста и собирать для тебя деньги по всей державе – говорят, именно так собирали на немцев, угодивших в ловушку под Кундузом!

Если очень повезет, они убьют тебя быстро.

Не повезет, проведешь в плену десять лет и умрешь под пыльным глиняным забором ни к чему не пригодной истерзанной старухой с выбитыми зубами и лысой головой!

Ужалить? Прямо сейчас!

Но Ольга справилась – паника еще не знала о том, что она сильная личность и может справиться с чем угодно!

Она посмотрела в глаза своей панике – и победила, хоть на время. Зашипев, та уползла за ее спину и замерла над плечом, в любую секунду готовая вцепиться снова.

Гийом неторопливо снял смуглую руку со щитка и зачем-то положил ее на переключатель передач.

Поближе к пистолету, поняла Ольга с некоторым запозданием.

Выходит, это чужие?! Это не свои?! Значит, и Гийом их боится тоже?!

Чужая отрывистая речь ударила в уши, как камнепад. Заговорили все разом и очень громко. Они всегда говорили так, что Ольга думала – вот-вот подерутся.

Гийом слушал и молчал.

Пот потек за воротник и постыдно, насквозь, вымочил пояс штанов. Ольга шевельнулась на виниловом сиденье, чтобы хоть как-то вытереть там, где было мокро.

Они все оглянулись на ее движение, хотя она не производила никаких звуков – наверное, так боковым, задним, черт знает каким зрением степной орел видит тень мыши, мелькнувшую на земле!

Ольга стиснула пальцы так, что стало больно ладоням. Они рассматривали ее какое-то время, словно оценивали – или на самом деле оценивали? – и Гийом рассматривал вместе с ними, как будто впервые видел, а потом отвернулись и опять заговорили, громко и сердито.

Беседовали довольно долго – у Ольги от напряжения затекли плечи, на которые холодными змеиными кольцами давила паника.

Темнота сгущалась стремительно.

Плечи болели, и ладони тоже, и Ольга вдруг поняла, что до смерти устала… бояться. Невозможно бояться все двадцать четыре часа в сутки.

Невозможно.

Ни одна работа, ни один репортаж, даже самый блестящий, этого не стоит.

Потом все пятеро вскочили в свои машины, как-то разом, моментально – и уехали.

Пыль заклубилась, заволакивая красные фонари тормозных огней, и расширяющийся конусами свет фар запрыгал по склону темных гор.

Гийом запустил двигатель, резко сдал назад и поехал в другую сторону, вниз и вправо.

Откуда он знает, куда ехать? Кругом все одинаковое, а в темноте вообще ничего нельзя разобрать!

Машину сильно трясло, сидеть было очень неудобно, и Ольга не сразу сообразила, что по-прежнему стискивает кулаки, вместо того чтобы держаться хоть за что-нибудь!