Боги, которые играют в игры

Второго собрата я тоже увидел почти сразу — на сей раз явно в руках у одного из вожаков этой стаи. Он не спешил подойти ко мне, но и бежать от меня не хотел, не успев оценить степень моей опасности. Я стал звенящей в воздухе стрелой, которая пропела у него над ухом, и его голова, с гримасой детского удивления, покатилась обратно к лесу.

Все. Два стальных собрата в руках, словно два крыла за спиной. Легкость в руках, прохладная пустота внутри, и сжигающая зверей волна ненависти снаружи. Мои собратья начали песнь, вовлекая ветер и кровь в свою музыку. И теперь стало не важно сколько людей хотело бы прервать эту песнь — и даже не важно насколько хорошо они владели различной формы железками, которые пытались противопоставить чарующей музыке двух братьев по бою. Совершенство нельзя прервать, его нельзя остановить. Когда чистая ненависть ведет песню боя в два голоса — это так же естественно, как звон водопада, как полет облаков, как незыблемость скалы. Столь же совершенно, как гармония самой природы. Что могли противопоставить первозданной красоте те, кто потерял облик людей, но был презренно отвергнут лесными хищниками. Не люди, не звери — недоразумение. Тюрьма для вечно чистых и добрых душ, что словно стаи голубей, расправив крылья, улетали теперь навстречу теплому солнцу…

* * *

С алого поля прозвучавшей песни теперь уходил один я. Сзади остались глаза бывших соседей, которые еще не опомнились от пережитого ужаса и стояли, сжавшись в неуклюжую толпу возле моего бывшего дома. Самая далекая от залитого кровью места и самая безопасная точка. Я не хотел оборачиваться и видеть теперь тот же страх, но уже по отношению ко мне. Ненависть никуда не ушла из глаз — еще долгие десятилетия мне предстоит сжимать эту пружину и прятать ее в глубине, прежде чем собаки перестанут убегать в страхе, а обычные люди смогут смотреть мне в глаза. Я уже сказал им спасибо. Больше сказать было нечего. Я не хотел оборачиваться, но спиной, так же, как чуть ранее чувствовал опасность и чужую злобу, тянущую ко мне щупальца чужих мечей — точно также я теперь почувствовал чужую мольбу. Просьбу о жизни. Просьбу чистую и прекрасную, которая не могла принадлежать никому из разбойников.

Я обернулся. Поискал глазами того, кто взывал ко мне и не нашел. Закрыл глаза, и пошел вслепую — ориентируясь только на этот немой кристально чистый зов. Вот он. Что-то у моих ног.

Я открыл глаза. На земле передо мной лежала Майа — та самая девушка, чей взгляд разбудил мою Ненависть. Я опустился возле нее на колени и достал нож…

Снова бесконечная дорога впереди, два собрата за плечом, но отныне я не один на этой дороге. В моих руках — маленький шевелящийся теплый сверток. Я смотрю в его глаза, а он без страха смотрит в мои. И он не видит там ненависти.

Богиня

Старая богиня шла по погруженному в густую пургу городу. Едва касаясь заметенной мостовой, она практически не оставляла следов, что, впрочем, было скорее данью привычки, чем необходимостью, так как в такую погоду ни о следах, ни о случайных свидетелях можно было не беспокоится. Люди сидели по своим домам, греясь у каминов и печек, не завидуя тем, кого нужда выгоняла в такое ненастье на улицу. Ее мерцающий плащ в снегопад был абсолютно незаметен, даже если бы она подошла к чьим-нибудь окнам вплотную, чем она довольно часто пользовалась. Она всегда приходила в города исключительно в сильную метель.

Богиня считала ниже своего достоинства маскироваться под этих, теперь уже презираемых ею жителей, променявших старых и верных богов, что еще на заре цивилизации вложили столько сил и времени в эту молодую расу неразумных обезьян — поменяли на какую-то абстрактную идею о всемогущем Абсолюте. Они разрушили старые храмы-передатчики, воздвигнув на их месте острые шпили вооруженных крестами дворцов умерщвления плоти во имя якобы бессмертного духа. Эти жители перестали быть достойными ее — ранее одной из пантеона старых богов. А ныне — последней, и потому, великой богини.

Несмотря на всю свою неприязнь к новому человечеству, она так и не смогла выбросить их из своей головы даже замкнувшись в своей северной базе, проводя свои дни в тоске и ностальгии. Словно престарелая мать, которая не в силах простить жестоких и бросивших ее детей, но, одновременно и не может перестать беспокоится о них. Во время сильных бурь, приносимых на полуостров жестоким норд-остом, она приходила в один из городов побережья, скрываясь под покровом пурги и заглядывала в окна, стараясь понять, чем теперь живут эти люди.

На этот раз ее внимание привлекло окно на втором этаже, украшенное двумя цветочными горшками с белыми и красными цветами. Изящным жестом, который, к сожалению, некому было оценить, она коснулась запястья и, увеличив мощность антигравитационного поля, взлетела к ставням.