Читаем Боги грядущего полностью

Головня увернулся и врезал товарищу по челюсти, но тут же получил ответный удар по шее. Сильный удар, болезненный — даже колпак сбился. Он набычился, выставил вперед кулаки, прошипел:

— Не друг ты мне больше, Сполох. Так и знай.

— С такими друзьями врагов не надо, — огрызнулся тот.

Они кружили друг возле друга, примериваясь для удара. У Головни сочилась кровь меж зубов, кололо в правом боку, он тяжело дышал, но отступать не хотел. Сполох был без рукавиц, кулаки его запунцовели от мороза, открытые уши горели как ошпаренные.

— Как там у Отца на Яркиных харчах? — спросил сын вождя, оскалясь. — Хорошо было?

— Иди ты ко Льду, — ответил Головня, бросаясь на противника.

Они покатились по снегу, лупцуя друг друга. Рядом неистово лаяла собака, которой так и не дали полизать пропитанный мочой снег. Скоро к месту событий сбежались другие псы. На шум вышла Зольница, засмеялась, увидев побоище.

— Вот кого Огонь принес. А ну-ка наподдай ему, сынок, чтоб жизнь невзвидел.

Оба бойца уже выдыхались, но злая баба подзуживала их, да еще принесла из жилища маслобойку и принялась колошматить измученного Головню по спине. Меховик смягчал удары, но загонщику все равно приходилось туго. Тело одеревенело от боли, в глазах вспыхивали искры, из носа и разбитых губ капала кровь. Он заорал в отчаянии, готовый уже вонзить зубы в глотку Сполоха, но тут чьи-то руки вцепились ему в плечи и отодрали от лежащего на снегу сына вождя.

— Хватит! Хватит! — прокричал ему на ухо испуганный голос. — Лед отуманил!

Головня еще вырывался, пытаясь врезать противнику, визжал что-то непотребное, но его оттаскивали все дальше и дальше, а потом повалили на снег, и голос Жара-Костореза крикнул:

— Хватит! Хватит! Не дело это!

Головня с трудом сел, очумело огляделся. В башке гудело, снег забился за шиворот и теперь таял, стекая по спине ледяными ручейками. Пот стремительно замерзал, превращаясь в наледь.

Новый вождь нависал над ним словно родитель над расшалившимся ребенком. Редковласое лицо его терялось под колпаком, так что Головня видел лишь жидкую бороденку да выпяченную нижнюю губу.

— Раздухарились, — сказал Жар. — Олени!

И тут же старческий голос объявил:

— Воистину бесы показали свое лицо. Поднял руку брат на брата. Вот он, Лед-то! Корчится в муках, корежит вам души. А вы и рады ему отдаться, паскудники.

Отец Огневик бушевал, потрясая посохом. Даже на собрании, обличая вождя и чужака, он не был так взбешен, как сейчас. Громы и молнии сыпались на головы противников, вызывая суеверный ужас у баб, сбежавшихся на крики и лай.

— Что сделаем с ними? — спросил Жар-Косторез у старика.

Отец сопел, зыркая из-под дряблых век. Промолвил:

— Сполоха — в мужское жилище, а мачеху его — в женское. Нет у вас более своей избы, пакостники. Отныне станете блудить по чужим дворам как безродные бродяги. А этого теленка, — показал он на Головню, — отправь за табуном. Пусть проветрится.

— Последнего лишаешь, Отче! — горестно воскликнула Зольница.

— Поделом! — ответил тот.

У бабы затряслись губы, он спрятала лицо в ладонях. Сполох тяжело поднялся, вытер рукавом разбитый нос. От него шел пар, лицо алело, с волос капал пот. Он сумрачно глянул на Отца, но ничего не сказал. Только буркнул напоследок Головне:

— Доберусь еще до тебя, сволочь.

И ушел в жилище.

Люди начали расходиться, но тут вперед вылезла Рдяница, тряхнула черными лохмами и осклабилась редкозубо — старая неукротимая волчица.

— А решать за вождя, это по-Огненному, Отче?

Косторез аж присел от такой дерзости. Глянул испуганно на жену, перевел взор на Отца. Старик лишь отмахнулся рассеянно:

— Пустое молвишь…

Но Рдяница не унималась, воскликнула, обращаясь ко всем:

— Так кто тут вождь-то — Жар или Отец Огневик? Или не вождь, не община решают, кому где селиться? Что за времена настали, люди? Или уже обычай не про нас?

Старик медленно повернулся к ней, хмыкнул, прищурившись.

— Вождь, говоришь? Вон он, рядом с тобой стоит. Давай вместе и спросим. Слыхал, Жар, слова супруги? Что решишь? Надо ли Сполоха и его мачеху расселить по другим жилищам или оставим как есть?

Косторез колебался, взвешивал про себя, с кем опаснее ссориться — с женой или с Отцом. Потом выдавил:

— Надо… расселить.

— Вот и славно, — подытожил Отец Огневик. — Вот и решено.

И зашагал к себе в избу. А Жар стоял — поникший, раздавленный, полный стыда и горечи. И бабы, расходясь, качали головами — разве это вождь? Подтирка, а не вождь. Название одно.

Головня же, стирая снегом кровь с лица, посмотрел на Искру. Та держалась в отдалении, не смела подойти к нему, но загонщик перехватил ее взгляд — страдальческий, испуганный, сокрушенный. Укор совести кольнул его (зачем обидел девку?), но загонщик был слишком зол, чтобы утешать Искру. Злобно осклабившись, он сказал Косторезу:

— Слышь, вождь, Отец сказал, что ты мне работу найдешь. А какую — не сказал. Может, спросим у него, а?

Жар поднял на него выжженные глаза.

— Наглеешь. Не к добру. Мало тебе? — Вздохнул и отвернулся. — Дрова нужны.

— Ладно, — проворчал Головня, отряхиваясь. — Будут вам дрова.

Глава шестая

Перейти на страницу:

Похожие книги