— Прочь заклинатели и ведьмы! В огонь обереги и реликвии! Всякая ворожея — суть изменница. Где колдовство — там и пришельцы. Выжигать нещадно. А ежели кто укроет у себя чародея, вместе с ним под топор пойдет. Следите, люди, внимательно следите! Каждый из вас — воин добра. Каждый должен исполнять свой долг. Вынюхивайте крамолу как псы, давите ее как медведи, грызите как волки! Коварство пришельцев беспредельно. Оглянитесь! Быть может, измена сидит в вашем друге, или в брате, или в вашем отце. Будьте бдительны! Помните: врага мы узнаем не по словам, которые всегда лукавы, не по поступкам, кои всегда обманчивы, но по злобе в душе, по растленности ума, по зловещему блеску в глазах. Не бойтесь промахнуться! Не бойтесь напраслиной погубить своих близких! Я, ваш вождь, сумею отличить добрых от злых. Идите ко мне со своими тревогами, идите со своими страхами, идите с печалями, да утешу вас. Я скажу вам, кто чист перед Наукой, а кто поддался соблазну с юга. Твердо держите веру в своем сердце — да спасетесь!..
Слуги уволокли тело умельца, стражники насадили голову Костореза на заостренный шест. Лучину оттерли назад, за спины охранников, и на площадке для казни, среди беспорядочно торчащих шестов с черепами, началось очередное действо — расправа над семьей Костореза. Не пощадили никого, даже младшую дочь. Девчонку положили на колоду, обагренную кровью ее родителей и полоумной сестры. Она верещала, кусалась, пинала своих мучителей слабыми детскими ножками. Стражники посмеивались, говорили друг другу: «Ишь ведьмачка кочевряжится. Желчь из нее выходит. Боится, стер-рва. Скулит…». Голову ей отсек один из охранников Головни — сыновья Хвороста побрезговали марать руки малозимкой.
Тела убитых бросили на съедение псам, чтобы даже могил не осталось от проклятых изменников. Затем развели большой костер, в который люди принялись швырять свои обереги. Головня сделал это первым: подошел и кинул в пламя фигурки серебряного тюленя, медного соболя и железной гагары. Потом закричал как полоумный и пустился в пляс. Вслед за ним ударились в неистовый танец и остальные.
Часть третья
Глава первая
— Господин, собственными ушами я слышал, как Медяк-Остроглаз говорил однорукому Вару, что Сверкан-Камнемет хранит у себя реликвию. А жена его — знахарка, заклинает на железо. Через нее идет у коров опой и язва. Намедни глянула на дочку Топтыги-Валуна, та и свалилась в горячке. Глаз у нее недобрый, это всякий подтвердит.
Хворост неспешно отпил из белой фарфоровой чашки сливок с ягодой, разгрыз шаткими старческими зубами горьковатый орех (лакомство с юга), втянул ноздрями можжевеловый дым, поставил чашку на изящный кедровый столик с тремя ножками в виде безногих зубастых тварей и посмотрел на ябедника. Тот стоял перед ним на коленях, мял обтерханые рукавицы. В спутанных черных волосах застряла зола, неровная пышная борода мерцала рыбьими чешуйками. Глаза опущены, спрятаны — знак сомнения. Не уверен в своей правоте доносчик, смущается.
— Молодец! — промолвил Хворост. — Ежли правду толкуешь, награжу. Кто-нибудь видал эту реликвию?
— Никто, господин. Но она есть! Всякий это знает!
— Никто не видал, а всякий знает. Откудова?
Доносчик затруднился. Хворост брезгливо созерцал пришедшего, борясь с искушением дать ему ногой по роже. Не иначе, позарился на соседское имущество, сволочь. Или мстил за что-то. Сколько уже их прошло перед его глазами — ябедников, сводивших счеты с соседями. Только отвлекают от насущных дел.
— Чего еще поведаешь? — устало спросил Хворост.
Человек поежился, озираясь, потом заговорщицки промолвил, потянув шею к сидящему на лавке старику:
— У Сверкана нелады с господином Чадником. Сверкан за какой-то подарок одолжил ему своего слугу, а тот возьми и покалечься — два пальца себе отхватил топором. Сверкан затребовал подарков за урон, а гость не хочет давать, говорит, не его вина. С тех пор у них вражда. Сверкан даже вождю нажаловаться грозил.
— Ну и чего, жалился?
— Не успел еще.
Хворост нахмурился, вспоминая что-то.
— Погодь-ка. Этот Сверкан — не Лучины ли человек?
— Так и есть, господин. Два пятка воинов в подчинении имеет. Учит их швырять камни из скрученных ремней.
Хворост откинулся к бревенчатой стене, прикрытой тепла ради толстой серой тканью. Брови его разъехались в стороны.
— И, говоришь, у него жена ворожит?
— Над железом, господин.
Хворост ощутил слабое озарение. Что-то такое неощутимое коснулось сознания. Вот оно, вот! Если Сверкан и впрямь хранит запрещенную вещь, Лучину тоже не помилуют, отправят копаться в мертвом месте или того хуже, снимут голову с плеч. А у Хвороста уже готов заместитель на его место — родной сынок.
— Ладно, я выслушал тебя. Можешь идти.
Человек поднялся на ноги, поклонился и, развернувшись, исчез за ярко расшитым зеленым пологом, перегораживавшим жилище от стены до стены. Хворост коротко подумал и кликнул слугу.