Богдан Хмельницкий

— Мы о том гетману скажем, — ответили послы и с очень правдоподобной искренностью добавили — а на его, государеву, службу мы рады.

XX. ПОД ВЛАСТЬЮ МОСКВЫ

Когда Хмельницкий добивался принятия Украины в московское подданство, он, вероятно, надеялся, что, расставшись с государственной независимостью в области внешних сношений, он сумеет оградить хоть внутренние дела своей страны от вмешательства Москвы. Хмельницкий как бы предъявлял к Москве сразу два требования: «защитите нас от наших внешних врагов и «не мешайтесь в наши внутренние дела».

Но эти требования исключили одно другое. По справедливому замечанию Г. Карпова, московское правительство рассуждало так:

«Если нужны московские войска, то бери с ними и воеводу. В глазах Москвы тот, при чьей помощи гетман мог усидеть, и был истинным хозяином Украины».

Хмельницкий очень скоро это почувствовал. Его отодвинули на второй план не только в области внешней политики, но даже у себя на Украине он перестал пользоваться полнотой власти.

Хотя на первых порах Москва и смотрела безучастно, как нарушаются договорные статьи (превышается реестр; в гетманскую, а не в московскую казну поступают податные суммы и т. д.), но в то же время она осуществила ряд мер, показывавших, что Украина должна теперь привыкать к новому положению вещей. Так, через месяц после Переяславской рады московские войска под командой боярина Куракина вступили в Киев и прочно там расположились. Одновременно в Белгороде, на границе с Украиной, была собрана сильная армия под начальством Шереметева; ее назначение состояло в отражении ожидавшегося татарского набега, но было ясно, что она может быть введена на Украину и для других надобностей. Наконец, отборные козацкие части (восемнадцатитысячный корпус под командованием Золотаренко и Тетери) были вытребованы для усиления главной московской армии, а взамен их на Украину вступил еще один московский отряд под начальством А. В. Бутурлина, в свою очередь занявший некоторые жизненные центры страны.

Все эти мероприятия проводились без предварительного согласования с гетманом, в порядке простого указа.

То обстоятельство, что договорные статьи были полны недомолвок, Москва использовала теперь в своих интересах: она трактовала все неясности в свою пользу. Правда, стеснительные мероприятия перемежались с поблажками. Но надежды на то, что, подчинившись Москве, найдя в ней защиту от внешних врагов, удастся сохранить внутреннюю автономию, — эти надежды, если у кого и были, быстро таяли.

В связи с этим на Украине усилилась активность групп и сословий, недовольных соединением с Москвой.

Три элемента украинского населения всегда поддерживали соединение с Москвой. Во-первых, крестьянство, потому что в самодержавной России шляхта не играла такой большой роли, как в аристократической Польше, потому что здесь оно избавлялось от национального гнета и предвидело улучшение своего экономического положения. Во-вторых, горожане, искавшие прочного правопорядка, чтобы спокойно заниматься торговлей и ремеслами, и понимавшие, что в подданстве у Польши они его не дождутся. В-третьих, низшее духовенство, ставившее на первый план религиозные, а заодно и свои корыстные интересы.

Им противостояли две группы: высшее духовенство и часть козацкой верхушки, то есть «значные люди», стремившиеся сохранить польско-шляхетский строй в расчете воспользоваться его привилегиями.

Отношения высшего украинского духовенства с Москвою заслуживают того, чтобы уделить им особое внимание.

В двадцатых годах XVII века высшее духовенство было очень предано Москве. Митрополит Иов Борецкий, как было упомянуто, одним из первых возбудил вопрос о присоединении Украины к России. Он был так предан московскому правительству, что послал ему на службу своего сына и племянника. Преемник его, Исайя Копинский, также «приклонял главу к восточной православной державе». Впрочем, другого выхода у него и не было: все церковное имущество находилось в руках униатов, и только в Москве можно было получить денежные субсидии на поддержание православной украинской церкви.

Однако Исайя пробыл митрополитом только год. Ставший в 1632 году его преемником, Петр Могила [199]занял иную политическую позицию. Он обвинял московское правительство в деспотизме и произволе и, пренебрегая явной тягой народных масс к Москве, насаждал польскую образованность. Причина этого лежала, повидимому, в том, что после смерти короля Сигизмунда III поляки вернули православным церковные маетности и восстановили их вольности, — словом, стали заигрывать с духовенством. Материальное положение высшего духовенства стало отныне очень хорошим, но низшее еле сводило концы с концами.