Богатыри проснулись

Поведя вокруг сузившимися от гнева глазами, Ак-ходжа остановил их на коренастом мужике, который, совсем близко от него, стоя в шапке и спиной к послу, спокойно прилаживал к своему тыну новый кол, взамен старого, подгнившего. По знаку царевича ехавший за ним нукер подскочил к мужику и ловким ударом плети сбил с него шапку. Но тут произошло вовсе небывалое: мужик размахнулся колом и так огрел им нукера, что тот едва удержался в седле. На него сейчас же набросились четверо татар и, жестоко избив, со скрученными за спиной руками поставили перед послом.

– Как посмел ты, подлый раб, поднять руку на моего воина?! – закричал Ак-ходжа.

– Не стерпел обиды, вот и вдарил, – сплевывая кровь, ответил мужик, когда посольский толмач перевел ему слова царевича. – Пущай и не дерется: ноне мы Орде боле не подвластны.

– Не подвластны?! Сейчас ты это увидишь! Ты знаешь, что бывает за оскорбление ханского посла?

– Знаю, – ответил мужик, обращаясь к толмачу. – Смерти мне все одно не миновать, так скажи ты своему послу… – и он добавил такое, что толмач в растерянности уставился на него, не решаясь переводить.

– Что он сказал? – нетерпеливо спросил царевич.

– Он сказал… Я не могу повторить этого, пресветлый оглан!

– Говори! – в бешенстве крикнул Ак-ходжа.

– Этот грязный урус, да испепелит его Аллах своим гневом, очень плохо сказал про твою почтенную мать, пресветлый оглан…

Дерзкого мужика, по повелению Ак-ходжи, посадили на кол, всех остальных перепороли, село разграбили и сожгли. Пока занимались всем этим, – спустились сумерки, и отряд расположился на ночлег тут же, на опушке леса, в ста шагах от догорающей деревни.

Ночь прошла спокойно. Но наутро, когда отдан был приказ выступать, к царевичу явился один из десятников и доложил, что из его десятка исчезли два воина. Минуту спустя подошли еще двое и сказали, что у них тоже недосчитывается по одному человеку. Бегство из войска было в Орде крайне редким явлением, и потому Ак-ходжа сразу подумал другое.

– Наверное, всю ночь забавлялись с русскими женщинами и теперь спят где-нибудь в лесу, – сказал он. – Разыскать сейчас же этих похотливых псов и привести ко мне! Искали долго. Наконец в версте от опушки услышали стоны и на маленькой лесной поляне нашли всех четверых, посаженными на колья. Один их них еще смог рассказать, что ночью, когда он вошел в лес по своей надобности, его оглушили ударом по голове и принесли сюда. Остальное пояснений не требовало. Покарать за это было некого, так как ночью все жители сожженного села исчезли и Ак-ходжа хорошо понимал, что их теперь не найти в расстилающихся вокруг лесных чащобах. Он распорядился прикончить несчастных, чтобы прекратить их мучения, и трогаться дальше. Следующее село на пути движения татарского отряда оказалось покинутым жителями. Грабить в нем тоже было нечего потому, что крестьяне попрятали или унесли с собою весь свой скарб и угнали скотину. Приказав спалить село, Ак-ходжа продолжал поход. В этот день он миновал еще одну такую же безлюдную деревню, – велел сжечь и ее, —

а ночью у него снова убили двух воинов и у нескольких выпущенных на пастбище и стреноженных лошадей оказались перерезанными сухожилия.

Так, изредка продолжая встречать на своем пути покинутые населением деревни, Ак-ходжа ехал еще три дня. На ночлегах он теперь выставлял усиленную охрану, да и люди его научились осторожности, а потому никаких потерь в отряде больше не было. На четвертый день он подошел к укрепленному городку Курмышу, рассчитывая на его жителях отквитаться за все, но ворота города оказались запертыми. Тщетно Ак-ходжа, именем великого хана, требовал отворить их и впустить его в город, – со стен ему отвечали насмешками и бранью.

В ярости Ак-ходжа попробовал взять городок приступом, но был отбит, потеряв человек сорок убитыми. Понимая, что у него слишком мало сил и времени для осады, царевич, – пообещав еще возратиться сюда и стереть Курмыш с лица земли, – двинулся дальше, к Нижнему Новгороду, куда и прибыл два дня спустя, встреченный всеобщей враждебностью. От самого въезда в город до княжеского дворца толпа провожала татар оскорблениями и угрозами, на которые Ак-ходжа не решился ответить применением силы, сознавая, что это может привести к немедленной расправе с ним и с его людьми.

Весь накопившийся гнев он излил на Нижегородского князя. Тыча ему под нос ханскую пайцзу и топая ногами, посол перечислял все свои обиды и кричал, что едва возвратится он в Сарай, – оттуда двинется огромная орда, которая обратит Нижегородскую землю в пустыню.

Престарелый князь Дмитрий Константинович, никогда не отличавшийся мужеством и на своем веку немало претерпевший от татар, испугался не на шутку. Он сбивчиво и бестолково оправдывался, сваливая всю вину на Мамая, который дал себя побить Московскому князю, и на этого последнего, – своей победой подорвавшего уважение русского народа к Орде.