Не многим в Москве приходилось слышать крик испуганного ишака, поэтому не было ни одного человека, прошедшего мимо бани на Яузе и сохранившего спокойствие на лице. Когда же на бедного распаренного и исхлестанного веником Гонгу высыпали ведро снега, он вырвал поводья из рук Ходжи и с невероятным проворством бросился наутек.
– Зачем ты ишака искупал? – спросил банщик, когда Гонга скрылся за деревьями прибрежной рощи.
– Один мудрец из Хорезма, – ответил Ходжа, – сказал, что только три воды этой земли способны вернуть Гонге облик дракона.
– Сказка, да? – хмыкнул банщик.
– Ойе! Восточная сказка, – усмехнулся в бороду Ходжа.
В городе Хива имя Ходжи Насреддина было известно каждому. Истории о нем передавались из уст в уста и давно уже жили собственной жизнью. Много лет назад хан Хорезма даже объявлял награду за поимку этого богохульника, поэтому когда в ворота Хивы вошел одинокий путник, то представился он Ходжой Матрениным, на что предъявил скрепленный печатью документ, выписанный временным правителем далекого города Москвы.
Ходжа поселился в Хиве, обзавелся семьей и занялся красильным ремеслом. Слава об отличном вкусе мастера в выборе красок и умении превращать тонкий шелк в нежную золотую дымку уступала известности возмутителя спокойствия, но все же достигла его родной Бухары. Ходили слухи, что у Ходжи Матренина есть друг дракон по имени Гонга, который приносит золотую краску из страны Кьи-Лха. Сам Ходжа лишь улыбался на такие россказни и отвечал, что это всего лишь красивые сказки.
Сергей Раткевич, Элеонора Раткевич
Золотая стрела и стальная игла
Было то не в наши дни, а давным-давно, в чужедальнем государстве – таком чужедальнем, что солнце в нем все только восходит да восходит, а закатиться ему недосуг.
Жил да был в том краю царь-государь, Микадою именуемый. И было у того Микады три сына – Таро-царевич, Дзиро-царевич и Сабуро-царевич. Вот как-то раз призвал к себе Микадо сыновей своих и говорит им:
– Что-то вы, сынки мои, непочтительны ко мне.
Ну, а раз о почтительности речь зашла, дело ясное – внуков Микаде подавай. Это ведь и в наши дни так – если вдруг родителям то не этак и это не так, значит, внуков им пора заводить, тут им и заделье. Мигом они от тебя отстанут, внуков воспитывать примутся, покуда несмышленые и возражать не могут.
Сыновья Микадины все это мигом поняли. Да вот беда – неженатые они покуда. Стало быть, издалека Микадо речь ведет.
– Хай, батюшка, – говорят. – Мы с твоей волей согласные. А на ком тебе нас женить угодно, чтобы мы тебе свою почтительность выразить смогли и внуками обеспечили?
Призадумался Микадо. Князей-дайме в чужедальнем краю видимо-невидимо, что цветов на сакуре, и дочек у них довольно, да вот беда – к одной посватаешься, другие обидятся. И князья обидятся. А когда князья обижаются… нет уж, лучше и вовсе сыновей не женить.
Но ведь и внуков-то хочется!
И решил Микадо положиться на судьбу.
– А возьмите вы, сыны мои, по стреле золотой, натяните луки тугие – куда ваши стрелы упадут, там и невесты ваши.
Первым пустил стрелу Таро-царевич. Упала она на широкий сегунский двор. Подняла стрелу сегунская дочь.
Выстрелил средний сын, Дзиро-царевич. Упала стрела на самурайский двор. Подняла стрелу самурайская дочь.
А у младшего Сабуро-царевича взвилась стрела под облака благовещие и полетела далеко-далеко – за леса, за моря, за высокие горы, за широкие реки, за тридевятое царство, тридесятое государство, триодиннадцатое графство, тридвенадцатое герцогство, да прямехонько в тричетырнадцатую юрисдикцию.
Запечалился Сабуро, да ведь делать нечего. Братьям – свадьбы играть, а ему – стрелу искать.
Шел Сабуро, шел, невесть сколько гор одолел да рек переплыл. Долго ли, коротко – вышел он к синему морю, такому широкому, что ни в сказке сказать, ни в аниме показать. Редкая птица долетит до середины его. Ни один корабль не насмелится пересечь его гладь – уж если птицам боязно, так ведь кораблям и того страшнее. Некому перевезти Сабуро через море.
Тут, откуда ни возьмись, навстречу ему рыжая кицуне о девяти хвостах.
– Что, – говорит, – царевич, невесел, ниже плеч буйну голову повесил?
– А как же мне, кицуне, веселиться, если не могу я батюшкину волю исполнить? Где моя стрела, там и судьба моя – а стрела улетела за сине море, и никак мне через него не перебраться. Прямо хоть харакири устраивай.
Кицуне ресницами хлоп-хлоп.
– Ты что же думаешь – ежели ты себе пузо разрежешь, от этого враз на той стороне моря окажешься?
– А что же мне еще делать? – спрашивает Сабуро.
Кицуне только хвостами махнула. Всеми девятью.
– Это, – говорит, – не служба, а службишка. Я тебя мигом через море доставлю, глазом моргнуть не успеешь.
– Да ты же ростом невелика, – дивится Сабуро. – На тебя, чай, и верхом-то не сядешь.
– Вот еще – верхом на меня садиться! Ишь какой прыткий царевич выискался. Я тебе что, лошадь? Нет уж, ты меня за хвост хватай да держись крепко.
– А… за который? У тебя ж их девять…
– А тебе не все ли равно? Ни один не отвалится.