Богач, бедняк... Том 1

– Разве я многого требую? – спрашивал Дейв. – Только случайно попавшегося у меня на пути оленя, свежего лесного воздуха, бьющего мне в нос. Я никого не виню за то, что меня время от времени бросают в тюрьму, – что делать? Такова их профессия, как и охота – мое ремесло. Я не ворчу, не жалуюсь, спокойно провожу пару месяцев за решеткой то тут, то там. Как это ни странно, но меня всегда задерживают и арестовывают в зимние месяцы, поэтому я не испытываю здесь, в тюрьме, особых лишений. Но что бы они ни говорили обо мне, им никогда не удастся представить меня преступником, нет, сэр, этому не бывать. Я – американец, живущий в американских лесах и зарабатывающий себе на жизнь, отстреливая американских оленей. Они изобретают всевозможные правила, законы для городских жителей, посещающих стрелковые клубы, и я не имею ничего против. Просто все их правила, все их законы не работают, вот и все. – Он снова сплюнул. – Но есть одна вещь, которая приводит меня в отчаяние. Это – лицемерие. Так вот. Однажды тот самый судья, что посадил меня в тюрьму, ел оленину того самого животного, которого я убил за неделю до этого. Ел в своей столовой, в своем доме, и эту оленину за его деньги купил его собственный повар. Лицемерие – вот язва, разъедающая душу американца. Стоит ли далеко ходить? Возьмем твое дело, сынок. Что ты такого особенного натворил? Только то, что сделал бы каждый на твоем месте, будь у него такой шанс. Тебе предложили вкусный соблазнительный кусочек, и ты его проглотил. В твоем возрасте, сынок, чресла твои ноют невыносимо, не дают тебе покоя, и никакие книжные нравоучения не могут это предотвратить. Могу побиться об заклад. Тот самый судья, который собирается засадить тебя в тюрьму, украсть у твоей молодой жизни целых четыре года, получи он соблазнительное предложение от этих маленьких пышнозадых девиц, будучи при этом уверенным в том, что никто за ним не подглядывает, стал бы скакать, выделывать перед ними кульбиты, как спятивший от похоти козел. Точно так, как мой судья уплетал мою оленину. Тоже мне, изнасилование – преступление, преследуемое законом! – Дейв с отвращением сплюнул. – Все это законы для стариков. Что знает эта соблазнительная вертихвостка о преступлениях, преследуемых законом? Все это одно лицемерие, сынок, сплошное лицемерие, и так везде!

Дверь камеры открылась, появился Джо Кунц. С тех пор как Томас сообщил нанятому для него дядей Гарольдом адвокату, что и Джо тоже трахнул этих двух девиц-близнецов, и Кунцу стало об этом известно, полицейский не проявлял к нему особого дружелюбия. Ведь он женат, имеет троих детей.

– Джордах, на выход! – приказал Джо.

В кабинете сержанта Хорвата его ждали отец, Аксель Джордах, дядя Гарольд и адвокат, молодой человек в толстых очках, с беспокойным взглядом и нездоровым цветом лица. Еще никогда его отец так плохо не выглядел, даже в тот день, когда он его ударил.

Том ждал, что отец поздоровается с ним, скажет, как всегда, «хелло», но старик молчал, тогда и Томас решил промолчать.

– Томас, – сказал адвокат. – Счастлив сообщить, что все улажено ко всеобщему удовлетворению.

– Да-а, – отозвался Хорват, сидевший за своим столом. Но что-то не чувствовалось, что он сильно удовлетворен исходом дела.

– Ты свободен, Томас, – добавил адвокат.

Том с сомнением рассматривал этих пятерых человек в комнате. Он не заметил особой радости ни на одном из лиц.

– Вы хотите сказать, что я свободен и теперь могу уйти из этого притона?

– Совершенно верно, – ответил адвокат.

– Пошли, – сказал Аксель Джордах. – Я уже и так зря потратил немало времени в этом захудалом городишке. – Резко повернувшись, он захромал к выходу. Томасу сейчас хотелось вырваться вперед и убежать отсюда, чтобы, не дай бог, они не передумали. Но ему пришлось медленно, чинно идти за отцом.

День уже склонялся к вечеру, но еще светило солнце. В камере не было окон, и никак нельзя было определить, какая на улице погода. С одной стороны шагал отец, с другой – дядя Гарольд. Ведут его, как арестованного. Все сели в машину дяди Гарольда. Аксель впереди, рядом с водителем, а Томас получил в свое распоряжение все заднее сиденье. Он сидел молча, не задавая никаких вопросов.

– Я выкупил тебя, если тебе это интересно, – сказал отец. Он не повернулся к нему, а говорил, словно обращаясь к ветровому стеклу. – Пять тысяч долларов этому Шейлоку за фунт его плоти. Думаю, это было самое дорогое траханье в истории. Остается только надеяться, что оно стоило таких больших денег.

Томасу хотелось сказать, что он очень жалеет о том, что произошло, что когда-нибудь вернет отцу свой долг, но слова застряли у него в горле.

– Только не думай, что я сделал это ради тебя, – продолжал отец, – или дяди Гарольда…

– Ну что ты, Аксель…– упрекнул его Гарольд.