Богач, бедняк. Нищий, вор.

— А, да-да. — Фервезер протянул ему руку. — Жена мне говорила, что вы к нам заходили перед обедом. Проходите, пожалуйста. — Он провел Рудольфа в гостиную. — Прошу вас, садитесь. Хотите кофе?

— Нет, спасибо. Кофе я только что пил, и я всего на минутку, — сказал Рудольф, чувствуя себя неловко оттого, что он не отец, а лишь дядя Билли.

— Я поговорил с ним, мистер Фервр. Не знаю, насколько этот разговор мне удался. Но я хочу забрать Билли отсюда. По крайней мере на несколько дней. На мой взгляд, это совершенно необходимо.

— Неужели действительно все так плохо?

— Да, плохо.

— Мы пытались сделать все, что в наших силах, — сказал Фервр. По его тону чувствовалось, что он не собирается оправдываться.

— Я в этом не сомневаюсь. Просто Билли не совсем обычный мальчик, и за последнее время, притом очень короткое, в его жизни произошло много не совсем обычных событий… Сейчас нет смысла говорить об этом.

— Значит, вы хотите его забрать? И надолго?

— Трудно сказать. Может, на несколько дней, может, на месяц, а может, и насовсем.

— Казалось бы, спокойная у нас, учителей, профессия, а сколько бывает поражений, — вздохнул Фервр. — Скажите Билли, что мы всегда готовы принять его обратно. Он способный мальчик и легко нагонит пропущенное. Надеюсь, через день-два вы сообщите нам о своем решении?

— Обязательно, — ответил Рудольф. — Спасибо вам за все.

Когда они выехали за ворота школы. Билли, сидевший рядом с Рудольфом на переднем сиденье, сказал:

— Я больше никогда сюда не вернусь. — Он даже не спросил, куда они едут.

В Уитби они приехали в половине шестого. Уличные фонари уже горели в ранних зимних сумерках. Добрую часть пути Билли спал. Рудольф со страхом думал о той минуте, когда ему придется представить матери ее внука. С присущей ей изысканностью слога мать вполне могла сказать что-нибудь вроде: «Отродье блудницы!».

На секунду ему в голову пришла мысль отвезти Билли в гостиницу, но он тотчас отказался от этой идеи: было бы слишком жестоко после такого дня оставить мальчика одного. К тому же это было бы еще и трусостью. Нет, придется наконец поставить старуху на место.

И все же Рудольф, проведя Билли за собой в дом, почувствовал облегчение, когда увидел, что в гостиной матери нет. Он скользнул взглядом по коридору — дверь в ее комнату была закрыта. Вероятно, она поскандалила с Мартой и сейчас дуется. Так лучше, теперь он сможет поговорить с ней наедине и подготовить к первой встрече с внуком.

Они с Билли прошли на кухню. Из духовки пахло чем-то вкусным. Марта сидела за столом и читала газету. Она вовсе не была толстой, как злословила о ней мать; Угловатая, худая пятидесятилетняя старая дева, она знала, что в этой жизни добра ждать не от кого, и всегда была готова платить за свои обиды той же монетой.

— Марта, — сказал он, — это мой племянник Билли. Он поживет с нами несколько дней. Он устал с дороги, ему надо приготовить ванну и покормить чем-нибудь горячим. Вы могли бы это сделать? Спать он будет в комнате рядом с моей.

— Она ничего не говорила мне ни о каком племяннике, — сказала Марта, свирепо кивнув в ту сторону, где была комната матери.

— Она еще сама о нем не знает, — ответил Рудольф, стараясь говорить бодро, чтобы Билли ничего не понял.

— Сегодня ей только не хватает выяснить, что у нее есть внучек, — заметила Марта.

Билли молча стоял в стороне. Он не понимал, в чем дело, но все это ему уже не нравилось. Марта встала из-за стола. На лице у нее было неодобрение, но такое лицо у нее было всегда. Правда, откуда об этом знать Билли?

— Идем, молодой человек, — сказала она. — Думаю, у нас хватит места для такого тощенького, как ты.

Рудольф был поражен: на языке Марты это означало почти любезное приглашение.

Он налил себе виски, бросил в стакан побольше льда и уселся в мягкое кресло.

Пил он не спеша — его не прельщала сцена, ожидавшая его впереди. Наконец допив, заставил себя вылезти из кресла, прошел по коридору и постучал в дверь. Комната матери была на первом этаже, чтобы старухе не приходилось подниматься по лестнице. Впрочем, сейчас, после двух операций — первая избавила ее от флебита, а вторая от катаракты, — она передвигалась вполне свободно.

— Кто там? — резко спросила она из-за двери.

— Это я, мам, ты не спишь?

— Теперь уже не сплю.

Он открыл дверь.

— Разве тут уснешь, когда по дому словно стадо слонов топает, — сказала она с кровати. Мэри сидела, откинувшись на подушки в кружевных наволочках. На ней была розовая ночная кофта, отделанная чем-то вроде розоватого меха, на глазах — очки с толстыми стеклами, прописанные врачом после операции. Она могла теперь читать, смотреть телевизор и ходить в кино, но очки придавали ее увеличенным до огромных размеров глазам ненормальное, тупое и бездушное выражение.