Бог войны и любви

— Думаю, он хочет это сделать из желания приобрести историческую известность, хоть бы вроде Равальяка! [9] — усмехнулась княгиня Елизавета Васильевна, которая, Бог весть почему, относилась к политесному [10] французу скептически. Алексей же Михайлович был к молодому графу весьма расположен — трудно не оказаться расположенным к человеку, почти что спасшему тебе жизнь! — и, покоренный его обаянием, смягчил свое неприязненное отношение ко всем французским эмигрантам. Впрочем, с каждого эмигранта бралось торжественное обещание: «Я, нижеподписавшийся, сею клятвою моею объявляю, что, быв непричастным ни делом, ни мыслью правилам безбожным и возмутительным, во Франции ныне введенным и исповедуемым, признаю правление тамошнее незаконным и похищенным, умерщвление короля Людовика XVI почитаю сущим злодейством и изменой законному государю, ощущая все то омерзение к произведшим оное, каковое они от всякого благомыслящего праведно заслуживают, обязуюсь прервать всякое сношение с одноземцами моими французами, повинующимися настоящему неистовому правительству, и оного сношения не иметь, доколе, с восстановлением законной власти, тишины и порядка, последует высочайшее на то разрешение», — что, как полагал князь Алексей, сделало французов полноправными и законопослушными российскими подданными. И хотя большинство из них по-прежнему исправляло должности гувернеров, чтецов, капельмейстеров, лакеев, камердинеров, поваров, садовников, модисток, камеристок и компаньонов, невзирая на чин и титул, — встречались среди них и люди почестные, ведущие жизнь вполне достойную настоящего дворянина. Скажем, был в ту пору в Нижнем губернский стряпчий (государственный чиновник по надзору за судебными делами, позднее — прокурор) Франц Осипович (понятно, отчество получил уже в России) Массарий — настоящий французский аристократ. Прибыл он в Нижний еще во время консульства Наполеона [11]. Вместе с русским подданством Массарий получил и русское дворянство, поселился в Нижнем Новгороде и очаровал здешнее общество импозантной внешностью, соединенной с изысканными манерами французского петиметра [12].

В скором времени Франц Массарий познакомил нижегородцев с популярной на его родине, в кругах провинциального дворянства, парфосной охотой — с гончими, когда собаки загоняли зверя до изнеможения. На улицах города стали устраиваться охотничьи потехи — травля собаками лисиц и зайцев, специально доставляемых для этой цели из окрестных лесов, в том числе и из тех, которые прилегали к селу Шапкино, которое Массарий купил задешево и дававшее ему ныне немалый доход.

Алексей Измайлов был человеком не бедным — наследство досталось ему преизрядное, да и приданое жены оказалось немалым. Он мог бы жить барином только на доходы с имений, однако старался, чтобы они приносили все большую и большую прибыль, умножая достояние не только владельца, но и его наследников, а оттого не испытывал чисто русского, барского, спесивого презрения к работе, делу, предпринимательству. Он не понимал, почему, например, купечество должно богатеть, наживая, а дворянство — только проживать и, стало быть, беднеть. Он восхищался оборотистым Массарием, который, бежав из Франции натурально в чем был, сделался одним из богатейших людей губернии, владельцем сотен душ. Вдобавок с людей своих трех шкур не драл: несколько лет подряд Массарий выпускал на волю по десятку шапкинских крепостных. Слава о его человечности гремела среди образованного, начитавшегося Руссо и Вольтера дворянства, которое полагало крепостничество болезнью Российской Империи. Князь Измайлов к таковым не относился, однако против Массария не злобствовал, называя его затею чудачеством, но смутно чуя в этом доброхотстве какой-то подвох. Так и вышло: Александр I именным указом запретил Массарию его новации, и тут обнаружилось, что ловкач француз давал вольную лишь старикам, увечным, нетрудоспособным, чтобы освободиться от бездоходных ртов… Впрочем, это не уронило его ни в глазах нижегородских дворян вообще, ни князя Измайлова в частности: он лишь посмеялся и подивился предприимчивости Франца Осиповича. Он уважал деловые способности что в русских, что во французах, а потому не мог не упрочиться в своем доверии к рекомендации маркизы д'Антраге, когда увидел, что́ собой представляет салон мадам Жизель.

Слово «салон», впрочем, лишь бледная тень истины: графиня де Лоран заправляла маленьким заводиком по производству женской красоты.