Бог войны и любви

— В Лондон собрались? Это зачем? И кто твой отец? Откуда знает о нем де Мон и почему не знаю я? Почему ты доверилась ему, а не мне? И если вы собрались в Лондон, то зачем меня притащили сюда? И как, скажите на милость, вы намерены выбраться из Франции? Если у де Мона есть пропуск на выезд, то в Англии его встретят залпом с пограничного судна. А если его ждут там, значит, с этого берега вслед ему прогремят выстрелы. Вам хочется очутиться меж двух огней, но мне-то — черта с два! — засыпал ее Оливье градом восклицаний и вопросов, среди которых основным все был один-единственный: почему он только сейчас обо всем узнал — и то случайно?!

И вдруг ярость на его лице уступила место страху.

— О, я понял… — прошептал он, выкатив глаза, и это вызвало у Ангелины новый приступ безумного хохота. — Я все понял… Если де Мон намерен с тобой развестись и ты останешься в Англии, значит, мои денежки опять переходят ко мне. Ты-то не можешь перевести их в английские банки — мы в состоянии войны с Британией! И де Мон их теряет. Вот если бы не было меня, он преспокойно развелся бы с женой-распутницей, которая сама не знает, кто сделал ей ребенка, и остался бы очень, очень богатым человеком за счет ее приданого. Но все это возможно, если бы не было меня… Так-так… я понял! Я все понял! Меня ждет выстрел либо с английского, либо с французского берега, а если нет, то, надо полагать, уже готовы руки сбросить меня за борт где-нибудь посередине пролива? И тогда все получится именно так, как хотели бы вы!

Все, что он городил, выглядело так нелепо, что Ангелина только и могла махнуть на него рукой. Конечно, она тоже не понимала, зачем де Мон тащит Оливье в Англию. Ну как можно верить, что она питает к нему какие-то чувства?! Пожалуй, Оливье прав. Надо поговорить с мужем, убедить, что самое лучшее — отпустить Оливье восвояси, отдав ему его вожделенные деньги. Похоже, ни былая слава, ни нынешнее счастье, ни возможная любовь не способны заменить ему сладостного шелеста ассигнаций и мелодичного звона золотых монет. Что же… Бог с ним. Каждый сам выбирает свой путь!

— Клянусь, ты прав! — горячо воскликнула она, соглашаясь, правда, отнюдь не с тем, что твердил Оливье, а со своими размышлениями, и ужаснулась, увидев, как исказилось его лицо. — Я скажу мужу, что ты не хочешь… что ты думаешь…

— Нет! — в ужасе закричал Оливье. — Нет, молчи, умоляю тебя! Когда-то я спас тебе жизнь — спаси и ты мою, не выдавай меня де Мону, не рассказывай, что я обо всем догадался! И… и прощай, Анжель! Считай, что меня уже нет в Кале!

И Оливье стремглав кинулся прочь по окраинным улицам, мгновенно скрывшись из виду.

* * *

Нотариус только руками развел, когда, воротясь, увидел Ангелину в растерянности — и в полном одиночестве.

— Странно! Мне казалось, что у молодого человека есть голова на плечах, а он убежал от своего счастья. Ну, кого боги хотят погубить, того они лишают разума. Мне теперь не до него. Надо поторопиться. Но сначала — вот. — Он подал Ангелине узел. — Зайди в карету и переоденься. — Увидев, как взлетели в недоумении ее брови, пояснил: — Мы отправляемся в плавание не на пассажирском пакетботе, как бывало некогда. Опасности ждут нас, и если кто-то следит за нами, пусть же он потеряет наш след здесь, около этой кареты!

Ангелина послушно отправилась переодеваться. Потом ее примеру последовал де Мон, а снятые с себя вещи они тщательно упаковали в чемоданы — и оставили на месте. Ангелина несколько раз печально оглянулась, жалея о новых платьях, особенно об одном — очень красивом, синем, сшитом из запрещенного контрабандного муслина; потом вспомнила, что в Англии отец с матерью не замедлят приодеть ее как подобает, — и утешилась, и более не оглядывалась, и вскоре неопрятный старик в громоздком, обветшалом парике a la Louis XVI (в провинции их еще носили!) и скромная барышня в квакерски-неприглядном платье и уродливом чепце, полностью скрывавшем волосы, быстро шли по улицам Кале, приближаясь к пристани.

Город показался Ангелине небольшим, но чрезвычайно многолюдным. Это была протестантская провинция — очевидно, из-за близости к Англии, — так что убогая одежда здесь не бросалась в глаза, напротив, роскошное платье вызвало бы любопытство и неодобрение. Двухэтажные дома тоже показались ей убогими и невзрачными. Воздух же был напоен сыростью и морской солью, которая щекотала и раздражала ноздри. Ангелина дернула плечами — ни за что на свете она не согласилась бы здесь жить!

Она думала, что муж поведет ее на пристань, однако им предстояло дождаться вечера, а потому они зашли в трактир. Есть ей не хотелось — слишком уж досадовала она на то, что время отчаливать еще не настало, — но, когда сели за стол, прекрасная рыба и свежие морские раки показались ей отменно вкусны. Де Мон спросил вина («Du meilleur!» [108]— приказал он, значительно подняв палец), и они с Ангелиною выпили по бокалу какой-то розовой кислятины — за удачу.