Бог войны и любви

Как это ни странно звучит, старый муж нравился Ангелине все больше, она даже с сожалением думала о том времени, когда им не миновать будет расставаться. Де Мон не жалел оставить дела, чтобы погулять с Ангелиной по Парижу. Хоть и уверял нотариус, что Ангелина опоздала на четверть века приехать в Париж — при последнем короле все было несравнимо лучше, и вместе с теми счастливыми временами исчезли, разрушенные обезумевшей чернью, и многие красоты великого города, — она не верила, что может быть лучше. Если революция и разрушала, то Наполеон, придерживаясь того мнения, что Париж — сердце Франции, за пульсом которого должно следить все государство, старался создать достойную столицу своей всемирной империи. Это признавал и де Мон. Все, что Бонапарт захватывал во время своих победных походов, было отправляемо им в Париж. Возводились новые роскошные здания; расширялись набережные Сены; закладывались новые гавани, сооружался наисовременнейший водопровод; обустраивались базарные площади. Площадь Карусели обнесли стенами, а против Лувра протянулась новая галерея. На Вандомской же площади триумфальная колонна должна была напоминать последующим поколениям о деяниях Наполеона и его великой армии. Основана была Биржа; церкви и капеллы, частью разрушенные, частью получившие другое назначение в эпоху революции, были восстановлены и украшены. Начата была триумфальная арка d'Etoile, построены мосты Аустерлицкий, Иенский и Pont des Aris [107]…

Неподалеку от дома нотариуса, на холме Шайо, стояла старая, как мир, и столь же неразрушимая церковь Сен-Дени; и оттуда открывался огромный, то сияющий под солнцем, то затянутый голубоватой дымкой Париж: бесконечный ряд зданий, над которыми господствовали белые, призрачные башни собора Нотр-Дам и золотой купол Дома Инвалидов. Ангелина полюбила это место за красоту; вдобавок де Мон рассказал ей историю святого Дени, которому враги отрубили голову, но он все-таки поднялся и, держа ее в руках, дошел до Парижа, предупредив своим явлением о страшной опасности, и поэтому там, где потом рухнуло наземь его обезглавленное тело, была позднее воздвигнута церковь.

Де Мон, конечно, не мог знать, почему вдруг разрыдалась Ангелина, услышав эту историю; однако в нем сохранилось достаточно душевной деликатности, чтобы не мешать ей прильнуть лицом к серым, замшелым камням, из которых сложены были стены старинной церкви, и поливать их горючими слезами.

Облегчив тяжесть воспоминаний потоком слез, Ангелина, все еще всхлипывая, оглянулась. Глаза ее заплыли, и она не сразу увидела мужа, который сидел на самом краю холма, прямо на траве, держа в руках кулечек жареных каштанов. Он их чистил, но не ел, а разламывал на маленькие кусочки и кормил воробьев, которые целыми стаями кружили вокруг, подбирали крошки с травы, а иные, мелко трепеща крылышками, вдруг бесстрашно садились на протянутую руку старого нотариуса, клевали с ладони, ходили по его рукаву и даже заглядывали в лицо, отважно поблескивая черными бусинками глаз.

Ангелина стояла, боясь дышать. Было что-то завораживающее в этом зрелище — в раскинувшемся вокруг холма Париже, над которым сгущался серо-голубой, туманный вечер… и сидевшем перед ней старом человеке, который ласково поглядывал на птиц своими мудрыми, усталыми глазами, и воздух вокруг него дрожал и пел от трепета птичьих крыл и разноголосого гомона.

Ангелина тихонько подошла, и к горлу ее подкатил комок, когда глаза де Мона взглянули на нее с той же нежностью, с какой глядели на птиц. Она взяла один каштан с жаровни продавца-мальчишки, который смотрел на эти чудеса, разинув рот, раскрошила каштан на ладони и застыла, вытянув руку. Она долго стояла так, но ни одна птица даже не посмотрела в ее сторону, хотя на ее ладони лежали те же крошки, что и у де Мона, над которыми они дрались, отвоевывая друг у друга право поесть из его рук.

С досады Ангелина сама съела жареный каштан. В первую минуту его сладковатый, мучнистый вкус показался ей замечательным, но вскоре она подумала, что печеная картошка непредставимо вкуснее. Украдкой выплюнув каштан, она снова поглядела на Париж. Очертания домов расплылись, только серебристая лента Сены еще сверкала. Широкая и привольная, она сливалась из двух могучих рек — Волги и Оки; и в небе плыли закатные тучи, и зубчатый, горделивый кремль венчал высокий берег, подобно короне…

Ангелина вскрикнула, покачнулась… и де Мон успел схватить ее за руку в то мгновение, когда она едва не скатилась кубарем с высоченного, крутого холма. Воробьи разлетелись прочь, возмущенно вереща.

— Я хочу домой! — прошептала Ангелина.

И нотариус кивнул:

— Что ж, идемте!

Она покачала головой, не в силах говорить, боясь, что снова прорвутся слезы. Нет, не в дом на бульваре Монмартр хотела она вернуться. Зачем ей этот дом, зачем ей Париж — чужой и прекрасный? Она хотела домой, домой… и старый нотариус вдруг все понял, сказал, успокаивая:

— Мои дела улажены. Можем ехать хоть завтра.