Бог-скорпион

— Что же тебе нужно? — озадаченно спросил Император.

— Я пытался сказать. Я хочу построить для вас боевой корабль по образцу «Амфитриты».

— Боевой корабль — дело серьезное. Мне трудно поверить, что бывший библиотекарь окажется умелым кораблестроителем.

— Тогда дайте мне любой ненужный остов корабля. Хоть от старой зерновой баржи. И деньги, чтобы его перестроить.

— Разумеется, дорогой Фанокл, все, что пожелаешь. Я распоряжусь.

— А другие мои изобретения?

— Скороварка?

— Нет, следующее. Я называю его взрывчаткой.

— Оно взрывается? Как чуднó! А третье изобретение?

— Я пока оставлю его в тайне, чтобы позднее преподнести вам сюрприз.

Император с облегчением кивнул.

— Хорошо. Займись кораблем и этой своей взрывчаткой. Но сначала скороваркой.

С широкой улыбкой он ласково взял Фанокла за плечо и легонько повернул. Вынужденный постигать науку поведения при дворе, Фанокл пошел в ногу с Императором, едва заметно клонясь в его сторону. Занавеси распахнулись, и навстречу хлынул поток света. Яркий луч упал на секретаря, солдата, пустое кресло, блеснул на медном котле и трубе «Амфитриты».

II. Тал

Покинув лоджию, Мамиллий вышел в сад. Сегодня он оделся на редкость удачно. Широкополая соломенная шляпа, дававшая голове прохладную тень, символизировала отступление от канонов римской моды, при этом без явной дерзости. Легкий плащ из тончайшего египетского льна, приколотый к плечам, смотрелся мужественно и благородно, но не брутально. При быстрой ходьбе, а Мамиллий намеренно шагал быстро, полы плаща развевались, придавая походке стремительность. Вызывающе короткая туника с разрезами по бокам была воплощением элегантности. Если я сейчас увижу ее, размышлял Мамиллий, сидящую среди зеленых наяд, неужто она не решится откинуть вуаль и заговорить?… Спускаясь по бесконечным ступенькам, он тщательно высматривал девушку в темноте, однако пышущие дневным жаром сады были пусты. Лужайки, как предписывают литературные штампы, казались бархатными, а подстриженные тисовые деревья — безжизненными, как статуи, которые они окружали. Юноша вглядывался в беседки и цветники, кружил среди каменных нимф, фавнов и бронзовых мальчиков; машинально приветствовал каждую голову Гермеса в густых зарослях.

Увы, к несчастью, девушка не заговаривала с Мамиллием и редко показывалась на глаза. Теперь я кое-что знаю о любви, думал он, и не только из книг. Любовь мучительна. Ты чувствуешь, что все сокровища мира сосредоточены в том узком пространстве, где находится возлюбленная. Любовь родилась в дикой природе и вскормлена львицей. О, если бы узнать, что она обо мне думает, как звучит ее голос, влюблена ли она?

Юношу охватил странный жар, приводящий плоть в трепет. Это не к добру, сказал себе Мамиллий. Нужно прекратить о ней думать. Перед мысленным взором возникла целая процессия отвратительно мужественных и успешных в любви мужчин. Подходя к пруду с лилиями, он изо всех сил старался освободиться от бесконечных образов, как ныряльщик, который рвется на поверхность из глубины.

— Хотел бы я снова заскучать…

Поля соломенной шляпы обмякли; несмотря на сильную жару, небо над морем было мрачнее вчерашнего. Марево на горизонте постепенно приближалось к берегу.

— Будет гроза, — сказал Мамиллий видавшему виды сатиру.

Сатир продолжал улыбаться до ушей. Он-то знал, кто всему причиной: Ефросиния.

Юноша развернулся и зашагал налево, к небольшому туннелю, выходящему к порту в соседней бухте. Часовой на входе в туннель вытянулся в струнку. Мамиллий заговорил с ним: отчасти из боязни сразу углубляться под землю, а отчасти потому, что беседы с солдатами давали приятное чувство превосходства.

— Доброе утро. Как твои дела?

— Хорошо, господин.

— Сколько вас тут?

— Двадцать пять, господин. Пять офицеров и двадцать солдат.

— Где вы квартируетесь?

Солдат дернул головой.

— Там, за туннелем, господин. В триреме у причала.

— Выходит, чтобы попасть на новый корабль, мне нужно перебраться через трирему?

— Точно так, господин.

— Весьма утомительно. В императорском саду приятнее, чем в порту, верно?

Солдат задумался.

— Спокойнее, господин. Хорошо для тех, кто любит тишину.

— А ты, значит, предпочел бы ад?

— Простите, господин?

Мамиллий развернулся и вошел в темный туннель. Перед глазами парили мутно-зеленые световые пятна, напоминающие лицо зубастого сатира. Он постарался как можно дольше задержать дыхание, поскольку стражи использовали туннель не только для входа в сад. Пятна перед глазами стали бледнеть, а затем сменились зрелищем ада.