Бог с нами

— А вы представляете, сколько нужно времени, чтобы разделать и приготовить человеческую ногу? Я, кстати, не совсем. Не говоря уже о том, что я не уверен, много ли там съедобного мяса. И вообще на кухне сейчас полтора десятка свидетелей, которые скажут, что никто из нас никого не убивал.

— То есть подтвердить ваше алиби могут только ваши… сотрапезники?

Демьян пожал плечами.

— Послушайте, — сказал он, помолчав. — Я понимаю, что все это может выглядеть подозрительно, но честное слово, вашего маньяка вы здесь не найдете. Мы, конечно, секта, но все-таки христианская, а я с трудом представляю себе христианина, практикующего каннибализм, да еще накануне Страшного суда. Если, конечно, не считать каннибализмом причащение телу и крови Христа, для чего, в общем, есть некоторые основания.

— А как вы, кстати, насчет евхаристии? — спросил Митя.

— Отвергаем.

— Не верите в пресуществление?

— Верим, потому и отвергаем. Мы две тысячи лет по кусочку ели бога и пили его кровь. Вы не задумывались, почему в последние годы появилось так много историй про вампиров и прочих людоедов? Это Христос, от которого уже почти ничего не осталось, пытается докричаться до нас. И не крик это уже, а безостановочный вой, который вот-вот навсегда затихнет. А все бегают, удивляются: «Где мессия? Почему не приходит?» А как он придет, если вы последние его крошки доедаете? Он же исчезнет вот-вот! Четыре вкуса: сладкий, кислый, соленый, горький, — крест, на котором мы распяли бога. Вяжущий вкус — веревки. Острый — гвозди и терновый венец. Поэтому мы и говорим: хватит жрать бога.

— А здесь вы чем занимаетесь? — спросила Ольга. — Хотите предложить людям другую пищу?

— В некотором роде. Понимаете, человек — он всегда про еду. Мы с детства познаем мир, пробуя его на вкус. Убиваем тысячи людей из-за царского пряника. Разрушаем империи ради двухсот сортов колбасы. Человек, как мы знаем, — это то, что он ест, и потому мы безостановочно едим, надеясь стать другими, стать чем-то большим, чем-то лучшим. Это не чувство голода, нет. Это ощущение пустоты внутри, которую надо чем-то заполнить. Семьдесят лет люди строили то ли лестницу Иакова, то ли Вавилонскую башню, а в один прекрасный день им говорят шабашить, потому что стройка отменяется. Всем, говорят, вниз. А они не могут вниз — их еще вверх тянет. Внутри-то дух один, словно в воздушном шарике. Столько времени жили одной пищей духовной. Еда и то в виде книг была — семейные библии «Кулинария» и «Книга о вкусной и здоровой пище». А из них бахромой записочки с рецептами — молитвы наших бабушек и мам. Вот и начали есть в три горла. И втянулись, приросли к земле. Все теперь что-то готовят, у всех какие-то рецепты, все смотрят кулинарные передачи по телевизору. Даже фильмы — и те про еду. Не надо уже ни молиться, ни любить, достаточно просто есть. Погрыз бога — спас душу, полизал женщину — признался в любви.

Демьян, который с каждой секундой все больше распалялся и под конец уже почти кричал, переводя свои огромные серые глаза с Ольги на Митю и обратно, неожиданно замолчал. Привстав, он отодвинул в сторону лежавший перед Митей нож, рикошетом от которого било в глаза солнце, и снова сел в прежней позе, зажав коленями руки.