Читаем Бог с нами полностью

Голый Михаил Ильич Миряков брился перед угреватым зеркалом в огромной душевой общежития. Каждый день в шесть утра он спускался сюда с зеленым несессером и перекинутым через плечо большим махровым полотенцем, на котором ядовито-красными буквами было почему-то написано «Егор», запирался на крючок и не выходил до семи. Если не считать сна, это было единственное время, когда Михаил Ильич был предоставлен самому себе. Он чистил зубы, брился, мочился в сливное отверстие, принимал душ, но большую часть времени проводил, просто сидя на маленьком стуле с подстеленным полотенцем. Душевая была отвратительная: со свисающей с потолка, как из-под шляпки ядовитого гриба, бахромой краски, ржавыми потеками вдоль труб на белом кафеле стен, близоруким окном из маленьких толстых квадратов, коричневой плиткой на щербатом полу с проглядывающими тут и там грязно-серыми цементными деснами. Миряков даже душ принимал в шлепанцах, боясь подхватить грибок. Сейчас он стоял, повесив полотенце на край раковины, чтобы не касаться ее голым членом, и сгребал с лица пластмассовой лопаткой бритвы белые сугробы пены вместе с травинками редкой щетины. Борода у него росла плохо. «Безбородый мессия — это все-таки несерьезно, — в который уже раз подумал он. — Сплошная профанация. Бог-скопец. А оскопили его, видимо, Адам с Евой, сожравшие его яблочки. Ovulo, aval — практически одно и то же слово. Я с детства не любил aval, я грех из-за него познал. А змей — это, разумеется, член. И Уриил, стерегущий Эдем, как-то, видимо, связан с уретрой и уриной. Уля Урина вышла за Ваню Вагина и, наконец, сменила фамилию. И бог, значит, по-скопчески истерил весь Ветхий Завет, пока не исхитрился-таки родить сына. И сразу все успокоилось. Ни потопов, ни соляных столбов, ни песьих мух. Хотя что-то скопческое до сих пор ощущается. Зато в Греции отцов кастрировали как раз сыновья. Кронос — Урана, Зевс — Кроноса. Видимо, чтобы не родили еще такого же. Типа как Барму с Постником ослепили, чтобы не воспроизводили. Радикальный такой копирайт. Хорошо, наши борцы не додумались. Хотя как знать, конечно. Вот джоплины и моррисоны зачем так рано умирали? Чтобы инфляции не было. Потому что три гениальных альбома — это три гениальных альбома, а тридцать три гениальных альбома — это графомания. А так купил права, грохнул звезду и греби деньги. Хотя сын кастрирует отца уже самим фактом своего возмужания. То есть создал Иисус свое учение и оскопил отца по второму разу. Откуда ж теперь мессии-то взяться? Все, он в единственном экземпляре, как Покровский собор. И Барма-Брама повторить его не сможет. Вот и маемся теперь».

Михаил Ильич покрутил головой и задрал подбородок, осматривая свое голое лицо в зеркале, протертом до дыр сотнями тысяч отражений. Смыв ладонями остатки пены, он закрутил краны и включил душ в одном из бело-ржавых, словно чей-то парадный мундир, кафельных закутков — боком, далеко вытянув руку, чтобы не обожгло льющейся поначалу холодной водой. «Жалко, рассказать, кроме Митьки, никому нельзя. Как всегда, лучшие прогоны — не для проповедей. Митька оценит. Улыбнется одними губами, головой так поведет — значит, в восторге. Но никогда не похвалит, зараза. Считает, что хвалить начальство некрасиво. А начальство, может, любит, когда его умные люди хвалят. Начальство, может, тоже человек. Даром что бог. У начальства, может, один друг на свете и есть, и тот считает себя подчиненным. Потому что не может без четких ролей, аутист недоделанный. А мне что, подойти и сказать: «Давай дружить»? Детский сад. Будьте как дети. Легко сказать. Кто же это вчера? А, следовательница. «Было что-то настоящее». Неужели действительно было? Самому теперь кажется, что было. Или хочется? Ну, хорошо, хорошо, хочется, чтобы было».

Перейти на страницу:

Похожие книги