Бог с нами

— Стану, — перебил его Башмачников. Положив вилку, он сгреб в ладонь просыпавшуюся на стол гречку, отправил ее в рот и продолжил с набитым ртом. — Стану отрицать, потому что не было у человечества другой цели, кроме как построить этот мир полудня. А что там у строителей за душой, Нагорная проповедь или Моральный кодекс, это неважно. Да и есть ли эта душа? Счастье для всех — вот единственный смысл жизни, и другого никто не придумал. Только работать надо было, а не ждать, когда вывалится бог из машины, как пьяный мажор из «Бентли», и все за нас сделает. Откуда же взяться богу, если мы эту машину даже собрать не удосужились? Сами должны были рай строить, сами мертвых воскрешать: Николай Федоров для особо понятливых все сто пятьдесят лет назад объяснил. Да и Христос наверняка о том же говорил, только переврали все, как обычно. Решили, что лучше мы будем лбами об пол биться, а все как-нибудь само вокруг нас образуется. Не образовалось. А сейчас уже и метаться поздно. Ни бога у нас, ни машины. Зато «Сумерки» вместо «Полудня».

— Так коммунисты как раз и строили, — не унимался учитель. — Только вместо Беловодья почему-то все время Беломорканал выходил. Им-то чего не хватало?

— Не чего, Ярослав Игоревич, а кого. Нового человека им не хватало.

— А, народец неподходящий? — обрадовался Трубников. — Знакомая история. А где же надо было другой взять, получше?

— Как это где? Создать, конечно. Только, как вы понимаете, уже не ручками.

— А как же, позвольте поинтересоваться? Евгеническим путем или еще как-нибудь?

— Вот! — обрадовался Башмачников. — Вот чего нам не хватало для повышения интеллектуального градуса беседы — Адольфа Алоизыча. Впрочем, насчет Гитлера вы, возможно, даже и правы: тоже ведь хотел нового человека создать. В здоровом теле здоровый дух, как говаривал доктор Менгеле. Шут его знает, может, так и надо было. Время-то, как выяснилось, поджимало. Только я, знаете ли, всегда больше верил в воспитание. То есть, собственно говоря, в вас, Ярослав Игоревич, как наследника Макаренко и Ушинского.

— Что же вы тогда сами в учителя не пошли?

— Не всем дано, Ярослав Игоревич, увы. Кто-то годится лишь доносы разбирать да излишнюю сознательность упромысливать. А только без нас, жандармов, педагогам никак нельзя. Вы же ученикам морды, извиняюсь, бить не будете? А отдельным личностям ой как не помешало бы! Сами небось знаете, только не признаетесь никогда. Даже Антон Семеныч и тот согрешил, если помните. Некоторых людей надо все-таки заставлять становиться лучше. И заодно защищать от тех, кто этому мешает.

— Да, это мы проходили. Тех, кто посговорчивее, загнать пинками в рай, а остальных в расход. Ваши любимые братья Стругацкие вместе с братьями Заведеевыми исполняют сейчас тройной тулуп, не вылезая из гроба.

— Федора Михалыча забыли с его детской слезинкой. Только где вы такой мир видели, в котором дети не плачут? Это ж не мир получается, а детский морг. И от того, что вы одной слезинки испугались, этот морг только больше сделается. Не бывает перемен без жертв. Хотелось бы как-то без них, но не бывает.

— Вот и жертвовали бы собой! Другими-то зачем?

— А нет никаких других. Очень ведь хорошо было сказано: «Возлюби ближнего, как самого себя». Не просто «возлюби», а именно как себя. К себе-то мы бываем ой как суровы. Вот вы готовы ради великой цели собой пожертвовать? Вижу по глазам, что готовы. И ваша любовь к себе этому никак не помешает. Наоборот: вы и душу свою спасете, в мученики записавшись, и большое дело сделаете. А почему ж нельзя пожертвовать жизнью ближнего? Вы же его, как самого себя, любите? Так помогите ему! Нет, вы придумали себе фетиш — безопасность. Так, знаете, хозяева котов кастрируют: и ему, мол, безопаснее — не будет ночами черт-те где бегать, — и нам спокойнее. И ведь любят его при этом, искренне любят!