Бог после шести(изд.1976)

Однако разговор их тут же прервался — в переднюю вбежали Костя, Пуф и Маримонда. Они уже были наряжены. Одеяния друзей были обычными, новогодними. Пуф изображал испанского гранда времен Филиппа II. Он весь колыхался: пенился кружевной воротник-жабо, пучились нарукавники, пузырились коротенькие штанишки. На левом боку торчала огромная, тяжеленная шпага, витая ручка ее упиралась Пуфу под мышку.

Костя был, конечно, йогом. Он шлепал босыми ногами и молитвенно складывал ладошки.

— Ты не простудишься? — спросил его Виктор, с сомнением разглядывая узенькую набедренную повязку и сиреневую чалму, составлявшие Костин наряд.

Костя надменно посмотрел на Виктора: обижаешь, мол, сверхзакаленного человека.

Только Маримонда осталась той же: желто-зеленой змейкой в блестках из мишуры.

Семь человек в тесной комнате. Галдеж, крик, бестолковщина. Худо удалил лишних: дайте новеньким переодеться.

Виктор избрал элементарный маскарадный наряд: шляпу полувоенного образца с пером, темные очки и гусарскую накидку, напоминавшую своими плетеными шнурами грудку сильно увеличенного насекомого.

Поначалу многое ему представилось необычным и неожиданным. Но вскоре он понял: здесь каждый поступает как хочет. И когда Костя ни с того ни с сего стал на голову и надолго остался в таком положении, Виктор не удивился. Напротив, он использовал большой палец Костиной ноги как вешалку для шляпы. Юноша испытал граничащее с раздражением разочарование, глядя на праздничный стол. Еда, видимо, не являлась культом в кругу притворяшек. На крохотном столике сгрудились несколько тарелок с холодными закусками. Что-то невзрачное в томатном соусе, незначительное — под майонезом.

— Ты что? — спросила Люся, разглядев кислую мину на лице Виктора.

— Это не я, — сказал Виктор, — это горюет мой желудок. Он оплакивает холодец под хреном, буженину, соленые грибочки и жареную индейку, оставшиеся дома, у мамы.

— Брось ты, все будет как дома, — шепнула девушка и порхнула в сторону. Она раскраснелась, маскарадный костюм был ей очень к лицу.

Странные штуки время от времени выкидывает с нами тело, сердито размышлял Виктор. Собирался на новогодний праздник, приготовился потреблять пищу духовную, волнующую ум и чувство, а она без грубой материальной не идет. Не видя богатого новогоднего стола, Виктор расстроился. Не замеченные ранее досадные мелочи вдруг полезли в глаза. Устроенное Худо декоративное убранство дачи показалось Виктору напыщенным, неумным, претенциозным. Все было сделано довольно неряшливо. Кое-как подколото, кое-где подшито. Ковры на полу были старые, пыльные, дрянные, сразу видно — добытые напрокат. Рисованные от руки занавеси и драпри мерзко пахли масляной краской. С потолка свисали дурацкие бумажные гармошки, китайские фонарики, за которые высокий Виктор то и дело задевал головой. Лишь елочка хороша: следуя своему вкусу, Худо ничем ее не убрал, оставил как есть, в природной изящной нетронутости. Но, приблизившись, Виктор понял, что и здесь не обошлось без притворяшкиных гадостей: вместо естественного хвойного запаха от деревца несло одеколоном.

Притворяшки стали раздражать Виктора. Ему казалось, что они слишком притворяются. Неинтересно как-то стало ему. Поверх своих маскарадных костюмов они накинули плащи, накидки, надели маски и обратились в безликие тряпичные кули, среди которых Виктор перестал узнавать знакомых.

— Мы исчезли! — крикнул Худо.

По-видимому, это уже был не Худо, потому что точно такой же красный плащ и черное трико оказались на Косте-йоге. Похоже, притворяшки меняются костюмами. То и дело они по двое и по одному выскальзывали на кухню и возвращались оттуда, обретя новый маскарадный облик. Почему-то Виктору не предлагали обмен, и он, еще более раздосадованный, поплелся на кухню в надежде застать кого-нибудь при переодевании. Но там был один Пуф в бальном девичьем платье, и Виктор, очень удивленный собственной ненаблюдательностью, только хмыкнул, на что Пуф ответил:

— Анкобетас, — и куда-то пропал.

Виктор хотел было высказать свое нелестное мнение о происходящем, но в этот миг его взгляд уперся в батарею сгрудившихся возле окна бутылок, и в ноздри юноши ударил запах неведомого соуса, булькавшего в большой эмалированной кастрюле. Настроение Виктора тут же испытало перелом: он простил притворяшкам их глупости и приготовился принять участие в играх и пении, доносившихся из комнат. Для полного соответствия он приложился к начатой бутылке джина, запил холодной водой и вышел из кухни. Потом он не раз сюда возвращался понаблюдать, не подгорела ли утка.