Бог после шести(изд.1976)

Он отстранил дрожащую девушку, прошелся вдоль дачи. Из освещенного окна вырывался апельсинового цвета яркий сноп света, золотисто подкрашивая снежную пыль над большим сугробом.

— Игра света, — сказал Виктор. — Света и снега.

— Нет, нет! — рванулась Люська. — Я видела. Это женщина. Девушка. Фигура и лицо… и… — Она оборвала себя. — Вы мне не верите? — плаксиво спросила она. — Почему мне не верят? Ах да, Люська-дурочка! Но это ж правда, правда! Там была девушка, была! Я ее знаю…

— Хорошо, хорошо, — быстро сказала Таня. — Пошли в дом, там все и объяснишь.

Они вошли в дом.

Стоп! Что он тогда ощутил? А ничего. Ничего такого, что бы привлекло его внимание. Слишком велико было благодушие. Уверенность незаметно переросла в самоуверенность. Да и сказывалась тогда власть формулы. За эти дни он хорошо усвоил: притворяшки должны притворяться. А как же иначе? В противном случае будут нарушены условия игры. Короче — притворяшкам верить нельзя. Ни словам их, ни делам. Люське можно верить, но только пока она с ним. Попадая к притворяшкам, девушка менялась, становилась Заправской притворяшкой.

Они лгут во имя благой цели — спасения настроения, — но всё же лгут. И для него, рабочего парня, воспитанного в уважении к истинности снова, это обстоятельство было решающим. Они интересовали его, увлекали и даже чем-то покоряли, но он не верил им. Не верил, и всё. Они играли, что с них взять?

И Люське он не поверил. Привидение могло быть или не быть, Люська могла соврать или сказать правду — это не имело значения. Пришел час игры, а в игре любой ход, ведущий к выигрышу, оправдан.

Но сомнение у Виктора осталось. И ему суждено было разрастись.

В доме на них рухнул шквал новых ярких впечатлений, рассеявших внимание.

Худо постарался. Виктор не узнавал своей старенькой, пропахшей туристским дымком дачи. Все следы зимнего неустройства и летней временности были искоренены. Вошедших встретило блистающее убранство. И обои Худо сменил, и потолок чем-то цветастым и затейливым украсил, и полы устлал невесть откуда возникшими коврами. Передняя стала не передней, а чем-то вроде артистической уборной — в зеркалах, с оленьими рогами в роли вешалок, с портьерами из театрального бархата. К ним, к этим тяжелым, густым и ярким складкам пыльного материала, декоратор, похоже, питал особое пристрастие. Двери были убраны и заменены бархатными портьерами. Иногда широкая полоса тканого материала свисала с потолка просто так, в самом неожиданном месте комнаты. Окна дачи тоже претерпели искусственные превращения: многие из них были затенены специальными полупрозрачными японскими экранами, на которых, выпучив глаза, плавали хвостатые рыбки. В проеме между окнами возникла нарисованная стеклянная дверь-окно, будто бы выходящая в зимний сад. Все это было очень искусно нарисовано, и Виктор даже чуть усомнился, нет ли и вправду на его даче таких приятных заснеженных клумб и дорожек, к тому же слегка освещенных невидимой луной. Благодаря занавесям, ширмочкам, нашлепкам и накидкам помещение как бы увеличивалось и уменьшалось одновременно, стало большим и тесным. Теснота дачи была тщательно продумана, она куда-то вела и что-то обещала. Это была уже не просто теснота, не деформация пространства, а определенный стиль поведения, который вызывал у посетителя какой-то не очень ясный вопрос. Хотелось узнать, зачем так сделано и что, в конце концов, из всего этого возникнет.

Прибывших встретил Худо в черном мефистофельском трико с красной накидкой. На груди его болтался массивный бронзовый медальон с оскаленной мордой быка. Но Виктор решил, что это кабан. Таня потом утверждала, будто разглядела там голову молоденького чертенка.

— С Новым годом! — торжественно провозгласил Худо, ставя перед чуть растерявшимися гостями поднос с тремя бокалами. — Пейте и забудьте всё, что вы знаете о себе.

— Нет ничего проще, — засмеялась Таня. — И забывать не надо: мы ничего не знаем.

Они выпили. Виктор ощутил знакомый вкус джина с тоником, но забыть ничего не забыл, а Худо между тем давал указания. Им следует переодеться. На этом вечере все будет по-новому. Из прошлого года позволено взять только свои тела и умение говорить. Мыслить нужно иначе. Чувствовать тоже. Жизнь должна начаться по-новому. Готовьтесь к неожиданному. С этими словами Худо выдвинул большой картонный ящик из-под венгерских консервов, где навалом лежали маскарадные тряпки.

— Ты будешь русалкой, — категорично сказал Худо, обращаясь к Люсе.

Девушка согласно кивнула.

— А вы — как пожелаете. — Галантно наклонив голову набок, он посмотрел на Виктора и Таню.

— А наша Люся привидение видела! — выпалила Таня.

Художник глянул на Люсю.

— Дурочка, ты что! — сказал он равнодушно.

Виктору было неясно, то ли он осуждает девушку, то ли сочувствует и объясняет ей какую-то само собой разумеющуюся вещь.