Возможно, потому, что овчарка оказалась с подветренной стороны, кошка не почуяла ее запаха, но, скорее всего, она все-таки слышала его, но нисколько не потревожилась, потому что всем тем, кто составлял живую природу двора, было хорошо известно: Альма нападает только на своих сестер по крови, обходя братьев стороной, а расправы над инородцами вообще считает ниже своего достоинства.
Альма шла строго у ноги хозяина, равняясь на ритмично ломавшийся на уровне колена широкий красный лампас, и совершенно игнорировала кошку, но в тот момент, когда генерал дошел до бетонного дота, она резко, без предупреждения, по обыкновению молча, бросилась вправо от генеральской ноги. Удар лапы пришелся кошке в спину, чуть ниже лопаток, он распластал трехцветную на земле — так она и лежала, как паркетная шкурка, из которой вынули кости и мышцы, и кричала.
Генерал зычным голосом отдал Альме какой-то короткий, рубленый приказ, и они пошли дальше, оставив трехцветный, тонко завывавший коврик лежать у бетонной тумбы со стальной дверкой, которую никто давным-давно не открывал, так как еще в незапамятные времена к дому протянули теплоцентраль и провели газ, так приятно гудевший в кухонных колонках.
Кошка попробовала встать и тут же, как набитая ватой кукла, упала на бок. Попробовала еще раз. И еще.
Полежала, набираясь сил, и поползла. Вонзая когти в землю, она с трудом подтаскивала вперед отяжелевшее тело, всего на несколько сантиметров, потом ложилась и отдыхала. Она тащила себя к стене дома, где почти вровень с асфальтом темнело маленькое квадратное окошко, из которого торчал дворницкий кран. Через это отверстие в стене можно было пробраться в подвал — кошка ползла именно туда, ей хотелось домой.
— Как ты?
Голос звучал из немыслимого далека, но он звучал и он был живой, и это заставило Басю приоткрыть глаза, медленно восстанавливая ускользнувший из поля зрения мир: распахнутая сумка Б. О. на столе, подстреленный «Наш современник», стук дятла.
— Ты, кажется, потеряла сознание… Я не думал, что так обернется. В самом деле не думал.
— Что ты делаешь? — спросила она, напрягая зрение.
Его лицо потихоньку восстанавливалось из плывущего перед глазами тумана.
— Тру тебе виски. Больно?
— Нет… Так хорошо. — Она начала ощущать мягкие прикосновения его пальцев.
— Как ты?
— Плохо. Овчарка перебила мне хребет.
— Какая овчарка?
Она рассказала о той грустной истории, прочно врезавшейся в память с детских лет.
— А-а-а… — неопределенно протянул он. — Встать сможешь?
— Нет. Я в самом деле чувствую себя, как та кошка с перебитым хребтом.
— Ну полежи. — Б. О. отклонился к столу, подтянул поближе свой чемоданчик, достал из него «Смирновскую», встряхнул фигурную, сужавшуюся книзу бутылку, на наклейке которой был обозначен объем: одна двадцатая ведра.
— Стаканы там, на камине, — подсказала она.
Он налил полстакана, дал ей.
— Я не могу. — Она отстранила его руку.
— Пей.
Он помог ей приподняться и сесть на диване.
— Давай. Одним махом.
Она закрыла глаза и выпила, некоторое время сидела, уронив голову на грудь. Он погладил ее по щеке.
— Хорошо?
— Да. Стало теплее. Но в задних лапах все равно холод стоит. Я их просто не чувствую.
— Ничего, мы залижем твои раны. — Он поцеловал ее в висок. — Я разожгу камин. Ночь будет сырая… — Он отвернулся к окну, за которым вдруг разом смолкли все звуки, и в эту беззвучную пустоту вплывал легкий шелест — пошел дождь. — Такая духота весь день… Парило.
Из окна пахнуло прохладой. Она уселась поудобней, подтянула к груди колени, привалилась плечом к стене, уютно укуталась пледом.
— Дай тетрадку. Еще раз прочту.
— Может, не стоит? — вздохнул он.
— Дай.
Она открыла тетрадь и начала читать — медленно, совсем не так, как в первый раз, когда в течение нескольких секунд, одним взглядом, не вникая в детали, охватила текст, почувствовала тяжесть в сердце, а перед глазами поплыл лиловый туман, и предельно ясно, в деталях проступила картина того дня, когда прощались с Митей, не вся целиком, а почему-то один из ее фрагментов.
Кладбище, много людей, к ней подходят, произносят какие-то слова, а в конце аллеи появляется большая, отливающая черным лаком машина в сопровождении массивного джипа, из лимузина медленно вышагивает Игнатий Петрович с цветами, из джипа выходят четверо — двое сопровождают Игнатия Петровича, двое несут невероятной пышности траурный венок, устанавливают его на подставку, Игнатий Петрович поправляет ленту, отступает на шаг, делает легкий поклон в сторону закрытого гроба, потом приближается к ней и дотрагивается холодными губами до ее руки. И что-то показалось странным… Ах да, прежде чем оставить на тыльной стороне ладони след прохладного поцелуя, он выплюнул торчавшую из уголка рта зубочистку.
Она перевернула последнюю страницу. В правом верхнем углу проставлена дата.
Тот день.
Строки в тетрадном листе лежали ровно, текли неторопливо, и на этот раз она медленно взглядом следовала за твердой и неспешной рукой старого соседа, который умел все видеть и все замечать.