Бог неудачников

В ответ заранее проинструктированная публика разразилась не очень стройными хлопками, кои Захаров, как опытный дирижер, одним мановением руки довел почти до овации, а затем столь же виртуозно оборвал. Дальше аплодисменты раздавались порционно, словно заранее отмерянные каждому участнику в равных количествах, отчего у меня сложилось впечатление, что с публикой была проведена отдельная и очень серьезная репетиция. Имя – взрыв хлопков – затишье и снова имя… Я, совершенно всем этим раздавленный, почти ничего не соображал, только ждал, когда назовут меня…

– Петр Сапрыкин, писатель! – наконец дошла до меня очередь, и, получив причитающуюся мне долю зрительского внимания, я на негнущихся ногах протопал туда, где уже сидели те, кого успели выкликнуть раньше. Примостился аккурат рядышком с бабулькой с подгузниками, которая в это мгновенье показалась мне почти родной, и втянул голову в плечи…

В зал, как и на Захарова, я старался не смотреть, и все равно не столько заметил, сколько почувствовал: мое явление народу вызвало реакцию особого рода. В том числе и у ведущего, с которым, так уж случилось, я откровенно конкурировал по части клетчатости. Эх, жалко все-таки, что я не нашел ничего в горошек! Хотя, кто его, этого Захарова, знает, может, у него и такой костюм имеется? И все Зоины рекомендации по части гардероба приглашенных на передачу объясняются исключительно опасением, как бы кто-нибудь ненароком не затмил телеидола своей экстравагантностью? Что ж, раз так, то я его хотя бы по колеру обскакал: «моя» клетка была в контрастных рыже-лиловых тонах, а захаровская – в примитивных серо-голубых.

Сначала все шло по плану. Бабулька, которой, видимо, по праву старшинства дозволили первой «поделиться достижениями», достала из пакета стиранные памперсы и продемонстрировала публике плоды своих трудов. На что въедливый Захаров немедленно поинтересовался, каков от этого предприятия экономический эффект. Бабуся, не моргнув глазом, ответствовала, что большой: если раньше на подгузники внука уходила вся зарплата его папаши, то теперь только половина. Однако по зрительским рядам прокатился недовольный ропот: как можно на ребенке экономить? Дескать, еще неизвестно, как такое ноу-хау на его здоровье отразится. Что только подзадорило мою соседку, которая, призывая меня в свидетели, стала яростно размахивать подгузниками прямо у меня перед носом:

– Ведь правда же чисто? Скажите им, что ни пятнышка!

Вслед за бабусей слово взял уринотерапевт, обнаружившийся через два стула от меня, и с этого момента сценарий пошел вкривь и вкось, что, впрочем, ничуть не обеспокоило ведущего. Прежде всего, уринотерапевт не пожелал укладываться в регламент и вообще оказался болтуном, похлеще Захарова. Буквально не давал ему рта раскрыть, распалившись, бегал по студии и увлеченно пропагандировал мочу как панацею от всех напастей. А когда кто-то из зрителей попробовал ему робко возразить, сокрушил оппонентов убийственным аргументом – взял да и махнул своего чудодейственного снадобья прямо из невесть откуда взявшегося шкалика. Зал на минуту задержал дыхание, после чего дружно ахнул.

Понятно, что на этом фоне даже «достижения» экономной старушки, стирающей памперсы внука, померкли в одночасье, что уж говорить о моих, все еще остававшихся неведомыми миру? Тем временем Захаров, не без труда, но сумевший унять неистового уринотерапевта, дал понять, что наступил мой черед. По предварительному уговору я должен был всего-то прокомментировать увиденное, а Захаров прорекламировать меня в качестве последней надежды русской литературы. Но тут случилось ужасное: я впал в ступор, напрочь забыл заранее подготовленный текст и растерянно уставился в зал на снятых с уроков старшеклассников и молодящихся пенсионерок, прогуливающих в телевизоре свои фамильные драгоценности.

– … Петр, – донеслось до меня сквозь нарастающий шум в ушах, – так что вы нам скажете? Что вы думаете о том, чему мы только что стали свидетелями?

Я посмотрел на Захарова сквозь расплывающиеся перед моим взором радужные круги – не хватало мне только в обморок шмякнуться – и брякнул первое, что пришло в голову, лишь бы только не молчать:

– Я думаю… Я думаю, что у нас свободная страна, в которой каждый может сходить с ума по-своему.

– Но все-таки, все-таки у вас же есть собственное мнение по поводу…м-м-м… этих достижений?

Вот привязался!

Я из последних сил напряг извилины:

– Ну-у… Относительно второго я могу сказать, что если я, не дай бог, неизлечимо заболею, то, наверное, соглашусь выпить, что угодно, включая мочу… Что же касается первого, то у меня детей нет, а потому о подгузниках и их стирке у меня весьма смутные представления…

Произнеся эту не бог весть какую глубокомысленную тираду, я воззрился на Захарова – может, хватит уже – как вдруг откуда-то из зрительских рядов послышался выкрик фальцетом:

– А вот и неправда!..

Я перевел взгляд туда, откуда он исходил, и увидел лохматого долговязого парня в желтой майке с непонятным абстракционистским рисунком. Тот поднялся с места и, глядя прямо на меня, повторил уже уверенней: