Бог нажимает на кнопки

– Но я уже давно там не работаю! – кричит гражданин. – Я переквалифицировался в кондитера, украшаю торты кремом.

– Это неважно, – говорят двое по очереди. – Вы арестованы. Препровождаетесь в место заключения. И еще вы лишаетесь номера, который будет передан другому гражданину.

– Но как же? Вот же у меня на руке…

– Сотрем.

Гражданин бессознательно прячет руки за спину, но выбора у него нет, и он забирается в фургон.

Там сидят еще пятеро. Четверо преподавателей и один литературный критик. Они даже не приветствуют нового собрата по несчастью. Они просто смотрят перед собой на поцарапанную стенку и молчат.

И он молчит. Отныне молчание – лучший способ общения. По крайней мере, пока не прикажут это молчание нарушить.

А там, куда их везут, кипит работа. Профессионалов чтения ведь очень много – с трудом справишься с таким количеством.

Большинство арестантов не допрашивают, а сразу распределяют в две категории. Некоторых – в основном рядовых библиотекарей – в камеру, кого-то – в основном профессоров и авторов публикаций – к стенке.

А к следователям ведут тех, у кого в ордере на арест стоит знак вопроса. И выяснять у них будут, насколько сильно они проникнуты духом прочитанных произведений и является ли литература в их сознании случайной гостьей или постоянной излюбленной жилицей.

– Ваши любимые произведения? – спрашивают у этих сомнительных пока лиц.

– Детские сказки, – отвечает какое-то лицо из этого списка.

– Расстрелять! – озвучивает свой молниеносный вердикт следователь. – Сказки всегда на стороне народа.

– Ваши любимые авторы?

– Тургенев.

– Расстрелять! Тургенев сокрушался о несвободе крепостного сознания.

Получается у следователей почему-то все больше «расстрелять».

– А вот вы сами очень начитанный человек, – атакует вдруг следователя допрашиваемый. – Не боитесь, что и вас расстреляют?

– Расстрелять! – говорит следователь. – Неправильные вопросы задаете.

А ведь следователь действительно боится. Потому что понимает: покамест их брат ценен своими знаниями и умением наложить на толпы арестованных нужные лекала, но что будет потом, когда все филологи будут уничтожены, а все книги переписаны?

– Расстрелять! – слышится каждому из них.

Это уже им теперь выносят приговор. За то, что отслужили свое и больше не нужны.

Убежать бы куда, пока еще живы. Но некуда: границы закрыты и внутри границ все номера наперечет.

И книги из страны вывозить нельзя. И ввозить тоже нельзя – первая вещь для конфискации.

И в интернете целые порталы перекрыты. Хочешь разобраться в десятках тысяч сортов роз – добро пожаловать в сеть. А жаждешь творчества Ремарка – нет такого, не существует.

Да и с розами иногда какая-то ерунда получается. Введешь, например, в поиске это слово. И тебе вдруг выдаются строчки:

Старинные розы
Несу, одинок,
В снега и в морозы,
И путь мой далек.

А дальше вот что:

…………………………….

Ну, тебе становится интересно. Ты пытаешься найти продолжение или имя автора. И ничего.

А в это самое время:

– Ваши любимые авторы? – спрашивает следователь.

– Блок.

– Что, например?

– Да все. Вот это, скажем: о смерти, которая обязательно растопчет любовь, надежду и саму жизнь:

Старинные розы
Несу, одинок,
В снега и в морозы,
И путь мой далек.
И той же тропою,
С мечом на плече,
Идет он за мною
В туманном плаще.
Идет он и знает,
Что снег уже смят,
Что там догорает
Последний закат,
Что нет мне исхода
Всю ночь напролет,
Что больше свобода
За мной не пойдет.
И где, запоздалый,
Сыщу я ночлег?
Лишь розы на талый
Падают снег.
Лишь слезы на алый
Падают снег.
Тоскуя смертельно,
Помочь не могу.
Он розы бесцельно
Затопчет в снегу.

– Расстрелять! – говорит следователь.

А вот и Ключник в очереди у длинной стенки.

– Проходите в кабинет, – говорят ему.

Он проходит и садится на жесткий стул.

– Ваши любимые авторы?

– Маяковский.

– Зачитайте.

– Извольте, если вам так хочется: