Бог нажимает на кнопки

Хозяйничал в этой лавке не менее ветхий и не менее выдубленный годами старик, согбенный, но бодрый, в доисторических очках с дужкой, заклеенной пластырем, но с чрезвычайно живыми глазами за стеклами.

Он называл ее Кирочкой, а она его Ключником. Так у них уже давно повелось, с тех самых пор, когда они встретились впервые.

– Вы за моей лавкой не последите пять минут? – попросила его тогда Кирочка, молодым вихрем ворвавшаяся в эту обитель бумажного тлена. – У меня тут человек рассеянный деньги забыл, надо бы догнать, а запираться не хочу. Замки пудовые, пока с ними справлюсь – уже не догоню.

– Я послежу, – пообещал старик и вышел следом за нею, замерев на пороге, практически общем для их торговых точек.

– Вот спасибо! – сказала она, вернувшись. – Догнала, деньги отдала. Выручили.

– Не за что! Всегда пожалуйста. Еще понадоблюсь – заходи, не стесняйся.

В тот же день, заперев свою лавку, она увидела, что у соседа еще горит свет.

– Вот зашла на огонек, – сказала она и с любопытством уставилась на выцветшие корешки книг, заполнивших множество полок, от пола до потолка. – А что, неужели их кто-то еще читает?

– Почему бы нет? – ответил старик вопросом на вопрос.

– Так все же в интернете есть. И просто, и быстро, и места не занимает, и сумку не оттягивает.

– Старые книги – это что-то другое, – сказал старик. – С ними мудреешь больше. Даже один их запах может сделать тебя другим человеком, еще до того, как ты начнешь знакомиться с содержанием.

– Мне иногда старые книги в утиль сдают, на переработку бумаги.

При этих Кирочкиных словах старик дернулся, как будто ему сделали больно.

– Пожалуйста, я очень тебя прошу, – взмолился он. – Приноси их сначала мне. Я тебе платить за них буду. Только не отправляй сразу в переработку – вдруг что редкое, ценное попадется. Ведь такие книги убивать нельзя!

– Хорошо, буду приносить, – сразу согласилась она, и старик вздохнул с облегчением:

– Как же я раньше не догадался попросить?

– Да вы не переживайте. Ничего ценного не было. Так, ерундистика всякая.

– Ты любишь книги?

– Таких, как у вас тут, я и не читала почти. Все больше в компьютере.

– Хочешь почитать?

– Да, пожалуй. А можно?

– Можно. Чего бы тебе хотелось?

– Не знаю. Чего-нибудь, чтобы лучше понимать себя и жизнь.

– Тогда ты, девочка, в правильном месте. В этих книгах ключи ко всем ответам. Каждая книга – ключик.

– А вы, стало быть, Ключник? – улыбнулась она.

– Да, что-то в этом роде, – согласился он, тоже с улыбкой.

– Тогда я хочу ключ к ответу, почему у нас сейчас такое творится.

– К этому ответу есть много ключей. Вот тебе для начала первые два.

И старик побрел между полок, уверенно, как шкипер по палубе корабля. Она смотрела ему вслед и гадала: сколько ему лет? Семьдесят? Семьдесят пять? Еще больше? Или меньше, и он просто согнулся раньше времени от тяжести книг, которые выбрали его своим хранителем?

Пока она размышляла об этом, он уже вернулся и выложил на стол два потрепанных томика: Джордж Оруэлл «1984», Евгений Замятин «Мы».

– Они написаны в одном жанре. Называется антиутопия, – пояснил старик.

– Что это?

– Это противоположность утопии. Если утопия рассказывает о воплощенной мечте, то антиутопия – о воплощенном кошмаре.

– О, это интересно, – сказала Кирочка. – Спасибо вам, Ключник! Прочитаю, сразу верну.

– На здоровье! И знаешь что? – добавил старик. – Ты лучше об этом пока никому не рассказывай.

– Почему? – удивилась Кирочка. – Разве читать запрещено?

– Пока нет, – сказал он. – Пока нет.

Глава 3

Почти весь последний год 22-й провел в уединении.

Сначала он объяснял себе это тем, что его глаза слишком устали от недавно открывшегося им мира, а потому его организм сам стремится к полумраку бывшей детской комнаты, откуда через небольшой серебристый компьютер тянулись бесчисленные тоннели в тот же самый мир, но только лишенный красок и описанный лишь словами, а потому не столь утомляющий.

Иными словами, он, сильно пристрастившийся к чтению сразу же после чудесного исцеления, погружался в книжные строки все больше, и больше, и больше – в ущерб желанию общаться с реальным миром непосредственно.

Потом в дополнение к этой изначальной версии у 22-го появилась и вторая: он оказался интровертом, неспособным адаптироваться среди большого скопления людей.

В первые недели они пугали его своим количеством и постоянным хаотическим движением, от которого рябило в глазах. Потом элементы хаоса, сотканного из бесчисленных, но во многом подобных одно другому волокон, стали складываться во вполне логичные и повторяющиеся конструкции, и люди начали раздражать его своим эгоизмом и предсказуемостью.

В любом случае, ему очень скоро окончательно захотелось бежать от их общества. И наверное, именно поэтому его совершенно не интересовали ни политика, ни госслужба, ни журналистика, где он, как один из ближайших к учителю персон и обладатель престижного номера, мог бы сделать головокружительную карьеру, если бы только пожелал.