Бог нажимает на кнопки

Малыш оказался такой славный, такой сладкий! Она всех их любила, но этот приглянулся ей особенно.

Наверное, потому что показался ей жадным до новых впечатлений и любопытным. Ведь совсем еще кроха, пару недель от роду, и видеть еще толком не научился, а пучит свои глазенки и позыркивает туда-сюда. Мол, покажите мне этот мир, сейчас я тут со всем разберусь, а потом что надо подправлю и подлатаю.

Василиса прижимала его к своей пышной груди и пыталась разглядеть в этих пока еще голубых глазах признаки понимания. И малыш тоже сосредоточенно пялился в ответ и причмокивал губами.

– И что ж это за мамка такая, которая могла от него отказаться? – возмущалась Василиса. – Ну и стервозные ж бабы пошли! Родить и выкинуть, словно конфетную обертку какую! И ведь не уродца, не больного, а такого крепкого чудного пацана!

Директор подслушивал ее из-за двери и немного ревновал. Не к самому новому малышу, а к тому, что слишком уж долго из-за этого ребятенка стала Василиса просиживать на одном месте. А ему хотелось следить за ее полетом, за стремительными всплесками рук и косы.

«Пусть бы уже заснул пострел, – думал директор. – Или пусть бы уже другие писуны заорали, что ли!»

Но в ясельной группе было мирно и тихо. И Василиса не поднималась с кресла, а держала этого новенького – самого маленького, самого беззащитного – на руках и ворковала с ним о чем-то блаженном и директорскому уму непостижимом.

– Вот сама возьму и рожу такого, как ты, – признавалась няня любимому грудничку. – А что? Возьму и рожу. И сиську буду давать. И тебе бы дала, да пусто там.

Пучеглазик пялился и больше никак не реагировал на услышанное.

– Сиську-то небось хочется? – продолжала свой монолог Василиса.

Директору за дверью уж точно хотелось сиську, но и он помалкивал и никак не обнаруживал своего присутствия.

– Сиська мягкая, тугая, да не про тебя, – дразнила Василиса. Не то малыша, не то директора.

«Неужто догадывается баба? – пугался директор. – Нет, не может она догадываться. Совпадение это. Случайность».

– А у твоей мамки-стервозы сиськи полные. Болят, поди. Она их перевязывает, а молоко все прибывает, – злорадствовала няня. – А ты, бедолага, на скудной смеси растешь. Да уж я тебя не оставлю. Выхожу. Еще таким молодцом станешь – любо-дорого посмотреть.

Малыш продолжал пялиться и не думал засыпать.

– Странный ты, однако. В твоем возрасте спать положено, а ты глядишь. Может, доктору рассказать? И расскажу, пожалуй.

Но малыш не хотел, чтобы на него жаловались доктору, и в срочном порядке засыпал.

А Василиса все продолжала сидеть, чтоб не потревожить любимца, чтобы дать ему время уйти в сон поглубже. И только потом аккуратно перекладывала его в люльку и шла заниматься делами.

То есть не шла, а летела. На радость директору. И стенам, и бутылкам, и пеленкам – всему, до чего касалась и на что бросала глаз.

– Как новенький? – спрашивал по телефону Филантроп.

– Как на дрожжах подрастает, – подобострастно отвечал директор. – И накормлен, и ухожен, и обласкан.

– Хорошо, – лаконично ответствовал Филантроп и бросал трубку.

– И этому он, что ли, особо приглянулся? – удивлялся директор. – Надо же, какая персональная забота! А что в нем такого-то, в сморчке этом? Ну чего такого?

Может быть, если бы директорова мать держала его на руках так же долго, как это нынче делала с подкидышем Василиса, ему бы легче было найти ответы на свои вопросы. Но увы, его мать и в подметки не годилась рыжей няне.

Хотя бы уже потому, что пока директор внимал коротким гудкам, пришедшим на смену быстро законченному разговору, Василиса пела малышу колыбельную. Что-то вроде такого:

Мячик я куплю тебе, резиновый, цветной.
И пойдем гулять с тобой по травке луговой.
Завтра воскресенье,
Завтра день весенний…

На этом Василиса прерывалась, как прерывалась всегда, потому что дальше слов не знала.

Но ее врожденная потребность в гармонии требовала завершения текста, пусть даже не в рифму и не в такт. Поэтому она вздыхала и заканчивала свое сольное выступление чем-нибудь эдаким:

– Ох вы детки мои горемычные!

Горемычные в ответ только посапывали.

Летучая Василиса была очень хорошей девушкой.

После перевода детишек из ясельной группы в младшую детсадовскую она часто наведывалась туда и разузнавала об их житье-бытье.

Только не все ее груднички попадали в садик и не все там задерживались надолго. Потому что многих усыновляли бездетные пары. Об этом Филантроп заботился особо и самозабвенно.

– Это ж кому чужие-то нужны? – спрашивала Василису подруга.

– Кто сам родить не может.

– Ну и хорошо. Живи – наслаждайся. Зачем на чужих здоровье тратить?

– Детей любят, стало быть.

– Не понимаю.

– А я понимаю. Я бы и сама одного усыновила. Сладкий уж очень, глазастенький такой!

– Ну вот еще! – фыркала подруга. – Тебе-то зачем? Сама еще и не жила. Порезвись сначала, потом замуж выйди, потом о ребенке думать будешь.

– А я уж этого полюбила! Хороший он такой, особенный!