Бобер, выдыхай! Заметки о советском анекдоте и об источниках анекдотической традиции

Если для анекдотов про рыб указать какой-то конкретный медийный источник практически невозможно, то применительно к анекдотам про ежика он очевиден — это мультипликационная лента Юрия Норштейна «Ежик в тумане», снятая в 1975 году. Еж — стандартный персонаж в советской мультипликационной традиции еще со сталинских времен, но там у него совершенно другие характеристики, чем у ежика анекдотического, — это солидный, рационально мыслящий, наклонный к дидактике резонер, тогда как ежик из анекдотов есть существо, по степени неотмирности уступающее только лосю. Что понятно, если учесть сюжет норштейновского мультфильма и в особенности тамошнюю стилистику. Одинокое путешествие героя, с одной стороны, способного на сильные эмоции, а с другой, постоянно пребывающего в состоянии полной отстраненности, через пейзаж, залитый феллиниевским туманом; его встречи с персонажами и обстоятельствами, буквально взывающими к символической интерпретации, — все это было настолько нестандартно, что не могло не породить отклика в культуре анекдота. Наркотизация в середине 1970-х годов еще не была в центральных областях России явлением настолько массовым, как в середине 1980-х, а потому, в отличие от «Добро пожаловать!», «Ежик в тумане» не породил прямых ассоциаций с сознанием, измененным психотропными веществами. Получившийся после анекдотической переработки персонаж обладает несколькими четко выраженными и вполне совместимыми между собой характеристиками: полной сосредоточенностью на себе и на тех странных идеях, которые приходят в голову; наклонностью к психотренингу и — достаточно жестоким чувством юмора, контрастирующим с общими визуальными (мультфильм видели все) и речевыми особенностями исходного образа.

Стоит на краю обрыва ежик и кричит вниз, в туман: «Лошадка-ааа! Лошадка-ааа!» (Исполнитель пытается имитировать «мимимишный» голос мультипликационного персонажа.) Подходит сзади медвежонок: «Ежик, ты чего кричишь?» — «Лошад-ка-ааа!» Медвежонок (исполнитель имитирует толчок в плечо): «Ты чего кричишь-то?» — «Лоша-дкаааа!» Медвежонок обходит его спереди (исполнитель пригибается к воображаемому ежику и принимается трясти его за плечи): «Ежик, я с тобой разговариваю! Что ты тут…» (Исполнитель резко меняет позу, давая понять, что изображает уже ежика, и совершает быстрый толчок руками. Выдерживает небольшую паузу, а потом все тем же мимимишным голосом тянет): «Медвежо-оооонок! Медвежо-ооонок!»

Идет по лесу медвежонок, смотрит, стоит у какой-то норы ежик и кричит туда (исполнитель подражает все тому же умилительно-детскому мультяшному голосу персонажа): «Хуйняяяяя!.. Хуйняяяя!..» Медвежонок подходит и говорит: «Ежик, ну сколько раз можно тебе повторять. Его зовут не Хуйня. Его зовут Выхухоль». Ежик (исполнитель неожиданно меняет тон на резкий и агрессивный): «Стану я всякую хуйню на вы называть…» По сути, механизм, действующий в этих анекдотах, тот же самый, что и в анекдотах про Инфернальную Девочку или в некоторых сюжетах о Чебурашке: персонаж, который в исходном скрипте представляется как маленький, совершенно безобидный и буквально взывающий к умилению и сочувствию, в перебивающем сценарии оказывается жестоким циником. Впрочем, психоделические характеристики ежика далеко не всегда оборачиваются жестоким разочарованием для других персонажей. Сам он тоже время от времени бывает вынужден оказаться лицом к лицу с суровой нелицеприятностью бытия:

Стоит ежик на пеньке и говорит (исполнитель сжимает кулачки, группируется и имитирует манеру речи человека, занимающегося самовнушением): «Я мощный! Я мощный!» Идет мимо лось, не заметил, выдохнул резко — ежик с пенька слетает и кубарем в кусты. Потом вылезает оттуда (исполнитель стряхивает с себя воображаемый мусор): «Я мощный! (Исполнитель горестно вздыхает, пожимает плечами и меняет манеру речи на обыденно-констатирующую.) Но легкий».