Блуда и МУДО

Лагерь стоял на зелёной полянке под вскинутым крылом ельника и был похож на глухариное гнездо или даже на древний бревенчатый кремль. Талка здесь изгибалась как-то совсем интимно – словно приобнимала поляну с лагерем. А справа и слева, будто родители, поднимались горы. Матушкина гора нежно волновалась бело-зелёными берёзовыми переливами и щебетала. Отцовская гора хмурилась ельником, в котором время от времени свистели и протяжно стучали поезда. Дальний проём выводил неведомо куда: там лучилось небо, пухли облака, что-то просторно зеленело и голубело, блестели какие-то мелкие искры, плыл и клубился свет.

В своей душе Моржов уже освободил место для Троельги. В силу хитроумности организации его натуры эта полость имела достаточно причудливую конфигурацию. И Моржов с изумлением почувствовал, что та Троельга, которую он увидел, легко и точно заполняет оставленные для неё объёмы, словно он заранее знал, какой эта Троельга будет.

Колеи просёлка изящным виражом дружно проскальзывали в ворота. Ворота представляли собою два железных столба с жестяным, в меру ржавым полотнищем, в котором трафаретом было прорезано: «Детский лагерь „Троельга"». Щёкин толкал к воротам моржовский велосипед, навьюченный рюкзаком, – словно вёл послушного ослика. Моржов шагал следом и чувствовал себя каким-то помещиком, боярином Ковязей, которому показывают его новую, только что купленную усадьбу.

Постройки Троельги располагались на поляне по углам воображаемого квадрата. Две стороны одного угла занимали два длинных жилых корпуса с крытыми крылечками. Здания из бруса были обшиты крашеной фанерой, которая сейчас уже покоробилась и местами облупилась. Под солнцем казалось, что домики стильно закамуфлированы жёлто-коричневыми сетями, словно штаб вьетконговцев. На противоположном углу квадрата громоздился тоже фанерный корпус кухни, к которому с одного бока приникала открытая веранда столовой, а с другого – хозяйственный пристрой. В третьем углу возвышалась скворечня водяного насоса над скважиной и железная шеренга умывальников. Дощатая дорожка вела к берегу Талки. На берегу белели какие-то былинные валуны. Сама Талка разлилась и обмелела так, что на длинных спинах островков уже топорщилась кудлатая трава.

Моржов освоился и устроился исключительно быстро. Жилые корпуса внутри были нашинкованы на пятиместные комнатушки. Моржов вошёл в первую попавшуюся и свалил рюкзак на панцирную койку.

– Девки, блин, все в одну каморку сбились, как стадо, – поведал Моржову Щёкин, отколупывая ключ на пивной банке.

– Попозже расселим их поодиночке, – деловито пообещал Моржов, распечатывая рюкзак. – Иначе как же мы будем навещать их по ночам, чтобы подоткнуть одеялко?

– Расселять их только завтра можно, – предостерёг Щёкин. – Сегодня вечером – банкет, приедут мужья ихние. Могут разораться.

– Так ведь девки же все не замужем! – удивился Моржов.

Щёкин кратко пояснил, кого он имеет в виду под мужьями.

– А к Сонечке твоей тоже приедут? – спросил Моржов.

– Да хрен знает… – замялся Щёкин. – Про Сонечку вроде ничего не говорили… Вообще-то в черновике своих мемуаров я указал, что она девственница. Согласно современному состоянию научного знания, к ней никто не должен приехать. Разве что одноклассник какой-нибудь, но ему мы дадим по жопе.

– Как я тебе? – спросил Моржов, вытягиваясь перед низеньким Щёкиным во весь свой рост. – Правда, прекрасен собою?

Моржов переоделся в загородное платье. Оно состояло из длинной, как труба, оранжевой майки с надписью «Чикаго буллз» и длинных синих трусов до колен, из которых торчали бледные, жилистые, волосатые ноги Моржова, обутые в огромные кроссовки с вываленными языками. На животе Моржова висел здоровенный армейский бинокль. На голове во все стороны простиралась дырчатая панама, как у пограничника на заставе возле реки Пянж.

– Кошмар, – честно признался Щёкин.

За стеной домика застрекотал мотоцикл. Моржов тотчас зорко посмотрел в окно в бинокль.

– Это друиды прикатили, – пояснил Щёкин. – Будут насос чинить… Ладно, пошли пожрём, пока в столовке кипяток не остыл.

На улице, кажется, распогодилось. Моржов и Щёкин пересекли затопленную солнцем волейбольную площадку и вступили под навес столовской веранды.

Пока дети не приехали, питаться приходилось как попало. Моржов намял в ладонях пакеты со скоростной лапшой и рассыпал их по пластиковым тарелкам себе и Щёкину.

– Молодость, «Доширак»… – мечтательно бормотал Щёкин, заливая лапшу кипятком из огромного чайника размером с танковую башню.

Усевшись за длинный дощатый стол, Моржов и Щёкин стали смотреть на друидов.

– Мотоцикл «ижак», – сказал Щёкин. – В пятом классе я мечтал, чтобы у меня был такой же, только без коляски.