Блондинка. Том II

Остаток дня Норма Джин провела в Лейквуде. Вопреки всему день получился удачный! Правда, она долго не решалась выложить матери главную новость. Ведь мать далеко не всегда готова выслушать от дочери самую радостную новость. Наверное, потому, что сама была матерью, вынашивала дочь, ухаживала за ней. Однако теперь это Норма Джин ухаживала за Глэдис, которая выглядела такой слабой и хрупкой, так неуверенно двигалась и, подозрительно щурясь, поглядывала на Норму Джин, словно не узнавала, не понимала, кто она такая. И несколько раз заметила встревоженно, но без упрека в голосе:

— До чего же у тебя белые волосы! Неужели ты тоже такая же старая, как я?

Норма Джин помогла матери искупаться, сама помыла ей свалявшиеся, точно войлок, волосы, а потом осторожно и аккуратно расчесала их. И разговаривала с Глэдис шутливо, как с маленьким ребенком, и весело напевала.

— Все так беспокоились о тебе, мамочка. Ты ведь больше не убежишь, нет?

Оказалось, что ранним утром, еще на рассвете, Глэдис каким-то образом умудрилась отпереть не одну, а несколько дверей (или же они не были как следует заперты вопреки дружным уверениям персонала) и, никем не замеченная, перебежала лужайку перед домом и оказалась за воротами. И вот, выйдя на улицу, она прошла две с половиной мили, опять же никем не замеченная, до церкви Святой Елизаветы. Где и была обнаружена на следующее утро несколькими ревностными прихожанами, явившимися к семичасовой мессе. На ней было простое хлопковое бежевое платье без пояса с плохо подшитым подолом, нижнее белье отсутствовало. И еще, когда она выходила из клиники, на ней были вельветовые шлепанцы, но, очевидно, она потеряла их по дороге. И костлявые ноги были сплошь покрыты ссадинами и шрамами. Норма Джин бережно и нежно обмыла матери ноги, смазала йодом царапины.

— А куда ты шла, а, мам? Могла бы и меня попросить отвести, если тебе туда захотелось. В ту же церковь, к примеру.

Глэдис пожала плечами:

— Я знала, куда иду.

— Но ты могла пострадать. Попасть под машину… или заблудиться.

— Еще ни разу в жизни не заблудилась. Я знала, куда иду.

— Но куда же, куда?

— Домой.

Слово так и повисло в воздухе. Странное и замечательное, словно мигающее неоном насекомое из рекламы. Потрясенная, Норма Джин не знала, что и сказать. И увидела, что Глэдис улыбается. Женщина, у которой есть своя тайна. Давным-давно, в другой жизни, она была поэтессой. Она была красивой молодой женщиной, умевшей привлекать внимание мужчин, в том числе и такого могущественного голливудского магната, как отец Нормы Джин. До приезда Нормы Джин в клинику Глэдис успели дать «успокоительную таблетку». И теперь она не выказывала сколько-либо заметного волнения или смущения тем, что вызвала такой переполох. Проспала всю ночь на жесткой деревянной скамье, описалась, намочила одежду, но и это ее ничуть не смущало. Она — ребенок. Жестокий непослушный ребенок. Она заняла место Нормы Джин.

Некогда прекрасные глаза Глэдис стали какими-то мутными, утратили блеск и походили на скучную морскую гальку; кожа обвисла, приобрела зеленоватый оттенок. И тем не менее она, несмотря на то что проблуждала всю ночь босая, не выглядела, на взгляд Нормы Джин, постаревшей. Будто ее околдовали еще много лет назад; другие женщины вокруг старились, а Глэдис — нет. Норма Джин заметила с легким упреком:

— Знаешь, мама, ты можешь поехать ко мне домой в любое время, как только захочешь. Помни это.

Пауза. Глэдис чихнула и вытерла нос. Норма Джин уже приготовилась услышать ее громкий издевательский смех. Домой? К тебе? Это куда еще? Норма Джин добавила:

— Ты совсем еще не старая. Ты не должна называть себе старой. Тебе всего-то пятьдесят три. — И после паузы нерешительно спросила: — Тебе хотелось бы стать бабушкой?

Вот оно! Слово вылетело. Бабушка!

Глэдис зевнула. Широко и сладко распахнутый рот походил на кратер. Норма Джин была разочарована. Стоит ли повторять вопрос?