Блокадные после

Там, в эвакуации, прошли почти два года. Непростые два года. Недаром эвакуацию сравнивают с эмиграцией: необходимость принимать чужие условия, скученность и плотность. «Кто в Ташкенте, а кто в Нью-Йорке, / И изгнания воздух горький – Как отравленное вино…»

Что знала или могла знать Ахматова о блокаде Ленинграда там, в Ташкенте? То же, что вся страна, т. е. почти ничего. Сводки Совинформбюро, где была только самая общая информация. Из газет или по радио. «Радио у нее в комнате не выключается. Когда она слушала очередную сводку, ее лицо казалось живым воплощение трагедии», – вспоминала Р. М. Беньяш[21]. Она получала письма из Ленинграда – и от Томашевских, и от В. Г. Гаршина. Но они никогда не писали о конкретных обстоятельствах своей блокадной жизни. Когда в марте 1942-го встречали на вокзале эвакуированную из Ленинграда после первой самой страшной блокадной зимы семью Пуниных, Л. К. Чуковская обратила внимание на «страшные лица ленинградцев…» Но Пунин о той блокадной зиме никогда не рассказывал, как не рассказывал никто из эвакуированных. Уже через год после эвакуации в сентябре 1942-го Ахматова рвалась обратно – хотя бы в Москву. Это не получилось – не могло получиться: нужен был вызов от Союза писателей, а его не было. Тем не менее, начинала строить планы возвращения в Ленинград уже с июля 1943-го. Она писала стихи о Ленинграде: «Памяти мальчика, погибшего во время бомбардировки Ленинграда» («Постучи кулачком…», «Щели в саду вырыты»), «Первый дальнобойный в Ленинграде. «Мужество», опубликованное в «Правде» в марте 1942 года с подачи Ф. Вигдоровой, которая была корреспондентом в Ташкенте. «С грозных ли площадей Ленинграда…», «Nox. Статуя «Ночь» в Летнем саду». Стихи вошли в ее сборник «Избранное», вышедший в Ташкенте в 1943 году. «Стихи горькие и прекрасные. С этими хоть на смерть идти» (Н. Я. Мандельштам)[22]. В рецензии на книгу, правда, оставшуюся не опубликованной, Б. Л. Пастернак писал: «Патриотическая нота, особенно дорогая сейчас, выделяется у Ахматовой совершенным отсутствием напыщенности и напряжения…» (Ср. замечание Ахматовой в адрес Пастернака в связи с его переводом «Ромео и Джульетты»: «Это не занятие во время войны…»)[23]. 21 июня 1942-го в первую годовщину начала войны присутствовала на репетиции Седьмой симфонии Шостаковича, которую в августе сыграют в Ленинграде в Большом зале Филармонии. «Трудно сказать, как была счастлива Анна Андреевна, когда мы узнали, что блокада Ленинграда прорвана», – писала в феврале 1943-го года Н. Я. Мандельштам.[24] Экземпляр своей новой книги «Избранное» попросила переслать, видимо, с оказией, в Ленинград в Пушкинский Дом, надписав 20 июня 1943-го: «Библиотеке Пушкинского Дома от ленинградки и пушкинистки Анны Ахматовой – малая дань». Тогда же, в июне была представлена к медали «За оборону Ленинграда». И все это время продолжала работу над «Поэмой без Героя». Фрагменты, отдельные главы читала – в кругу своих друзей и знакомых, достаточно широком: Л. К. Чуковской, историку М. В. Нечкиной, Р. Зеленой и Ф. Г. Раневской, семье композитора Козловского, Л. Л. Жуковой и А. Н. Тихонову, А. Н. Толстому, Я. З. Черняк, Р. М. Беньяш, Н. Я. Мандельштам, В. Д. Берестову, И. В. Штоку, впрочем, редко получая адекватное понимание замысла. Писала «Северные элегии» (Вторую и четвертую), называя их «Ленинградскими». 24 июня 1942-го в свой день рождения написала прозаическое вступление к Третьей части Поэмы как пронзительное видение блокадного Города и Фонтанного дома: «Белая ночь 24 июня 1942 г. Город в развалинах. От Гавани до Смольного все как на ладони. Кое-где догорают застарелые пожары. В Шереметевском саду цветут липы и поет соловей. Одно окно третьего этажа (перед которым увечный клен) выбито, и за ним зияет черная пустота». – Пустота ее комнаты, пустота ее физического отсутствия – и ее мистическое вечное присутствие там, в этом городе и в этом доме, где она 27 декабря 1940 года начинала «Поэму без героя».

В середине мая 1944-го, получив московский и ленинградский «вызовы» от Союза писателей, Ахматова вылетела в Москву, а через две недели – уже поездом – в Ленинград.

Она возвращалась не только в свой Город. Она приезжала к мужу, который ее ждал. Владимир Георгиевич Гаршин был ее возлюбленным и другом еще с 1937 года. В письме из Ленинграда, где он оставался в блокаду, просил ее стать его женой и принять его фамилию. «Я еду к мужу», – говорила она друзьям перед отъездом из Москвы.

Но при встрече на Московском вокзале Гаршин задал ей вопрос: «Куда вас отвести?», тем самым дав понять, что они не будут вместе. Она попросила отвезти ее в семью Рыбаковых на набережную Жореса (Кутузова). Потом Гаршин заезжал к ней, привозя (как это бывало и раньше) в судках обед из какой-то столовой. Они подолгу разговаривали. Но через две недели произошел окончательный разрыв.