Блокада

— Нужду можешь справлять прямо здесь, — завязала одеяло на шее Лента, — Отрубим и выкинем, не волнуйся. Дышать нельзя вовсе. Главное, чтобы на теле не было сырого, потому что заледенеет сразу, а что там, за пленкой, известно только Псу. Пленка узкая, шагов пять — десять, но нам хватит. Правда, разгоняться бесполезно, секунд десять по-любому уйдет. А так-то от холода никакая одежда, ни машина не спасет. Но внутрь тела холод не проникнет, если не начнешь дышать!

— Так чего ж мы кутаемся? — не понял Кобба.

— Того ж, — хмыкнула Лента, — После пленки машина будет холодной, как железка, которую в лютый мороз иней кроет.

— Ясно, — кивнул Пустой и потянул за рычаг. — Пойдем с открытыми задними дверьми. Разобрать мешки, Кобба, патроны на тебе. Пулемет, если что, придется оставить. Ну, все готовы? Не дышать!

— Не дышать, — кивнула Лента, — О тех, кто на мосту дышать пробует, потом долго следующие спотыкаются.

Коркин едва успел закутать Ярку, которая выстукивала зубами то ли от страха, то ли от холода, как Пустой двинул вездеход вперед. Скорняк еще хотел закричать, что сам-то механик даже теплого платка на шею не накинул, но вездеход уже коснулся сверкающей поверхности. Коркин ждал чего угодно — удара, натяжения, трещин, разбегающихся по ледяной стене, но вместо этого вдруг увидел полосу инея, которая сначала покрыла стекла машины, а затем побежала по пульту, скользнула на колени, на руки, на ружье скорняка, обожгла кожу, защемила нос, разом наполнив его пластинками льда, надавила на глаза, скользнула по затылку, по спине и не только мгновенно обдала всего Коркина холодом, но и окатила ужасом. Таким ужасом, что захотелось вскочить с места, заорать, выковырнуть лед из носа, закрыть глаза, пошевелить одеревеневшими щеками, как все кончилось. Вновь светило солнце, и сразу за узкой полосой льда зеленела трава и узкая дорожка уходила между холмами к западу. Вот только вездеход вдруг заревел с напрягом, словно все-таки вдохнула машина холодного воздуха да отморозила что-то внутри.

— Все глинки с водой полопались! — почти сразу же завопил Филя.

— Ничего, вода еще будет, — успокоила парня Лента. — Не скоро, правда.

— Опять на механическом приводе идем, — с трудом выговорил Пустой.

— Однако машина что надо, — заметила Лента и ткнула холодным пальцем в стекло. — Давай вперед, пока собачники не прочухались.

Охранники, которые стояли возле покосившегося домика, даже не дернулись с места. Или они не ждали никого, или были уверены, что и не мог никто преодолеть переправу в это время, но даже не взяли в руки ружей, чтобы остановить наглецов и хотя бы стребовать с них пошлину. Так и стояли, провожая взглядом ползущий мимо вездеход.

— Отлично, — прошептала Лента, — А то я уже было начала думать, что у Пса вовсе все схвачено.

Коркин осторожно размял руки, шевельнул пальцами ног, похлопал глазами и повернулся к Ярке. У нее был красный нос, и капли растаявшего инея висели на волосах.

«Как ты?» — спросили испуганные глаза.

«Нормально, — ответил взглядом Коркин, — А ты?»

«И я нормально», — Улыбка тронула потрескавшиеся от холода губы.

«Вот и поговорили, — подумал Коркин, поворачиваясь вперед, — Айв самом деле — чего зря болтать-то?»

Час проходил за часом, вездеход натужно урчал, а Коркин все не мог стряхнуть напряжение и думал, что, может быть, именно эти дни и часы самые счастливые в его жизни… Еще бы передохнуть хоть немного. Ну хоть денечек. Хотя бы до завтрашнего утра. Хотя кто его знает: пять дней прошло с тех пор, как вырезали ордынцы Поселок. А если бы эти пять дней Ярка сидела в его доме в Квашенке — не сошла бы она с ума наедине со своим горем? Или она так и так сошла с ума? Конечно, сошла! А с чего бы она приросла к нищему скорняку? Только от безумия. И он от безумия к ней прирос, потому как по такой жизни каждая минута последней может стать. Оба сошли с ума. Коркин повернулся, поймал задумчивый, тревожный взгляд Ленты и посмотрел на Ярку. Она устало улыбнулась.

«Ну и пусть», — подумал скорняк.

32

Утро выдалось холодным. Филе даже приснилось, что вездеход все-таки застрял в ледяной пленке и отряду пришлось выбираться через заднюю дверь. Мешок мальчишки примерз к полу, он пытался его оторвать, повторяя про себя: не дышать, не дышать, не дышать, — но пальцы заледенели и не слушались, только стучали о пол, о ледяной мешок, об огрубевшую одежду. Отстукивали, словно трещотка над трактиром Хантика в сильный ветер.

Филя поежился, разлепил глаза и тут же разглядел в клочьях утреннего тумана громаду вездехода, Коббу, который сменил на посту Рашпика, Ярку, суетящуюся у котла, из которого поднимался пар, и Пустого с Лентой. Они сражались друг с другом палками. Пустой плавно и медленно двигался по серому камню, а Лента прыгала, скользила вокруг него, била сверху, снизу, сбоку, подныривала, делала ложные финты, но пробить спокойную и уверенную защиту не могла. А вот сам Филя против такой атаки не продержался бы и секунды. Это вот с этой самой неугомонной и шустрой старик Сишек сражался на равных?